Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***

— Я предала вас? — воскликнула мадемуазель Вартон.— Марианна, дорогая Марианна, да как же мне было признаться, что я люблю его, если это для меня самой оказалось неожиданностью, если я стала жертвой обстоятельств? Постарайтесь успокоиться хоть на минутку и выслушайте меня. У вас такое доброе сердце, вы не можете быть несправедливой, а сейчас вы говорите несправедливо. Я все расскажу чистосердечно, и тогда вы это поймете. Я ни разу в жизни не видела Вальвиля до того дня, когда упала в обморок,— то есть до отъезда матушки; вы знаете, с какой готовностью он оказал мне помощь. Лишь только я очнулась, мне он сразу бросился в глаза — он стоял передо мной на коленях, он держал меня за руку. А обратили вы внимание, какие взгляды он бросал на меня? Я была тогда очень слаба, но заметила их, эти взгляды. Он очень привлекательный юноша, вы сами это сказали, я тоже нашла его таким; он почти не сводил с меня глаз до той минуты, как я вошла в монастырские двери и они замкнулись. Да, к сожалению, ничего не ускользнуло от меня. Я не знала, кто он такой. Из вашего рассказа о своей жизни я тоже этого не узнала, иной раз я думала о нем, но вскользь, уверенная, что никогда больше не увижу его. Через несколько дней после моего обморока пришли сказать мне, что от госпожи де Миран пришел какой-то человек (имени его не назвали) и хочет поговорить со мной. Я тогда была у вас в комнате, я спустилась в приемную, там ждал меня он. Увидев его, я покраснела; он смутился, и мне стало неловко, что я привела его в смущение. Улыбаясь, он спросил меня, узнаю ли я его, не забыла ли я, что не так давно его видела. Он сказал, что мой обморок очень его встревожил, что еще ни разу в жизни не был он так растроган, как в те минуты, когда я лишилась сознания; что эта картина всегда у него перед глазами; что она поразила его сердце; и тут же он стал умолять меня простить его за это простодушное излияние чувств.

И, говоря все это, она совсем не замечала, что ее рассказ убивает меня; она не слышала моих вздохов, моих рыданий — она сама плакала так горько, что не обращала на меня внимания; и, как ни был жесток ее рассказ, я всем сердцем впивала его, я не могла прекратить терзания, которые он причинял мне.

— А я была так взволнована его речами,— продолжала она,— у меня не было сил прервать их! Правда, он не сказал, что любит меня, но я хорошо чувствовала, что именно это он и хотел сказать, да он и говорил мне это, но так, что было бы неразумно сердиться на него. «Я все вспоминаю, как я держу в своих руках вашу прелестную руку,— добавил он еще.— А едва ваши глаза открылись, вы увидели меня, я стоял перед вами на коленях. И как же мне было трудно оторваться от вас: всякий раз, как я вспоминаю эти минуты, я вновь бросаюсь к вашим ногам».

«О, боже! Он бросается к ее ногам! — воскликнула я в душе.— Он припадал к ее ногам, когда я была при смерти! Увы! Меня уже вытеснили из его сердца. Он никогда не говорил мне таких нежных слов!»

— Не помню, как я отвечала ему,— продолжала мадемуазель Вартон.— Но в конце концов я все же сказала, что ухожу, ибо подобный разговор слишком затянулся; тогда он принес мне извинения с видом почтительным и покорным, успокоившим меня. Я уже поднялась со стула; он заговорил о моей матери и о том, что госпожа де Миран хотела бы видеть меня у себя, потом упомянул о маркизе де Кильнар, в уверенности, что я знаю эту даму, с которой он, по его словам, тоже был хорошо знаком; как раз у этой дамы я и была три-четыре раза после вашего выздоровления. Он добавил, что довольно часто видится с одним из ее родственников и даже, помнится, собирается поужинать вместе с ним. И, наконец, когда я уже собралась уходить, сказал: «Я забыл, мадемуазель, передать вам письмо от моей матушки». И, краснея, он протянул мне письмо, я взяла, простодушно поверив, что оно действительно прислано мне госпожой де Миран. Не тут-то было! Лишь только господин де Вальвиль вышел, я обнаружила, что письмо написал он сам. Я распечатала письмо, когда возвращалась в вашу комнату, решив отнести его вам; однако ж я не сделала этого, и вы сейчас увидите, почему я так поступила.

Тут она достала из кармана письмо и, развернув его, подала мне:

— Прочтите.

Дрожащей рукой я взяла письмо, но не смела взглянуть хотя бы на единое слово. Наконец я все же решилась и, роняя на бумагу слезы, воскликнула:

— Он пишет! Но уже не мне, увы! Не мне!

От этой мысли мне стало так больно, так защемило сердце, так тяжело стало дышать, что я все не могла приступить к чтению этого короткого письма, где говорилось следующее:

«Со дня вашего обморока, мадемуазель, я сам не свой. Собираясь идти сюда, я предвидел, что мое почтение к вам помешает мне сказать вам об этом; но я предвидел также и то, что мое смятение и робкие взгляды все вам откроют, и, увидев, как я трепещу перед вами, вы тотчас уйдете.