Жизнь Маркоса де Обрегон

– Идальго, столь почтенные и благородно рожденные, как я, должны учиться не быть обжорами, так как они не знают, в каком положении они окажутся в мире или на войне. Не бывало, чтобы мой отец ел больше одного раза в день, и с большой умеренностью, – кроме тех случаев, когда его приглашал герцог Альба, большой его друг,[117] – и тогда он ел больше всех присутствовавших за столом; он был великим придворным, таким остроумным и разговорчивым, что один развлекал полный зал народа, и, несмотря на все это, оставил нас очень бедными.

– Я этому не удивляюсь, – сказал я, – ибо если все состояние его заключалось в словах, то в результате остался ветер; потому что когда говорение не сопровождается деланием, то, оставаясь при первом, никогда не увидишь плодов второго. Легкость и изящество языка настолько удовлетворяют его обладателя, что все превращается в тщеславие для него и в бесчестье для других. И в заключение, язык является наиболее верным признаком содержания души, ибо большая болтливость не оставляет в ней ничего, что не было бы выброшено наружу.

Между тем я все еще дожидался своего ужина, и по тому, что он задерживался, мне казалось, что я уже служу во дворце.[118] Появился мой эконом с небольшой чашкой требухи, более холодной, чем любезности Мари Анголы. Я взял это и разорвал руками на куски, так как разрезать было нечем, и при запахе, какой поднялся от плохо промытой требухи, этот болтун сказал:

– Видя этот род пищи, я чувствую янтарный запах, который ласкает мою душу, потому что это блюдо мы всегда ели у нас в деревне, приготовленное руками одной из моих сестер; и если бы не несколько упавших туда волос, более рыжих, чем золото, это мог бы съесть отшельник.

Для меня же это пахло так, что мне очень хотелось, чтобы поваренок убрал это от меня, и я предложил блюдо этому идальго, говоря, что я уже поужинал. Он попробовал это и одобрил, и, похваливая остроту перца и лука и чистоту рук, которые это готовили, быстро управился с едой. В тот же момент потух догоревший огарок свечи, и тогда он сказал:

– Поваренок, подай сюда свечей.

– Каких свечей? – спросил поваренок. – Проваливайте и оставьте в покое свечи!

– Честное слово идальго, – сказал этот дворянин, – мне придется сделать так, чтобы тебя лишили твоего кошта.

– Это было бы возможно, – сказал поваренок, – если бы мне его давали, но трудно лишить того, что не было дано; ведь вам известно, что в этом доме уже больше четырех месяцев не давали кошта.

– Ах ты, невежа, – сказал другой, – позорить добрых людей! И ты смеешь так говорить? Люди низкого происхождения, как этот, позорят дома сеньоров, ибо они не умеют обладать терпением или переждать дурной день, они немедленно выносят недостатки на улицу, они не довольствуются уважением, какое к ним питают, благодаря их службе тому, кому они служат. Вы вряд ли смолчали бы о том, о чем молчал я, и терпели бы то, что вытерпел я, и не сделали бы того, что сделал я, пополняя их недостачу, тратя мое состояние, давая взаймы мои деньги, и говоря много лжи, чтобы оправдать их небрежность. Люди благородного происхождения считаются со многими обязанностями сеньоров: если у них нет сегодня, завтра у них в изобилии, и они платят сразу то, чего не давали понемногу.

– Сеньор, – сказал поваренок, – я не обладаю такими познаниями, как ваша милость, ведь вы ходите по игорным домам.

Дворянин сейчас же прервал его, говоря:

– Это правда, я часто играю, так что даже не дальше как сегодня днем я выиграл деньги, несколько драгоценностей и золотую цепочку.

– Так как же у вас нет на свечи? – сказал поваренок.

– Потому что, – ответил тот, – я роздал все деньги присутствовавшим при выигрыше.[119]

– Это немного, – сказал поваренок, – если это правда, потому что, сколько бы раз вы ни получали, вы даете только однажды.

– Разве я мошенник? – сказал щеголь.

– Как ваш отец, – ответил поваренок.

– Мой отец, – сказал кавалер, – брал это потому, что ему давали, и он этого заслуживал.

– А ваша милость, – сказал поваренок, – потому, что этого просите и не заслуживаете этого.

Во время этой ссоры и другой, какая завязалась между двумя пажами относительно давности службы, темная столовая оставалась в полном мраке, и я, испугавшись, сказал парнишке, чтобы он замолчал и был почтительным, ибо не должно так дерзить тем, кто занимает высшие должности в доме сеньоров.