Жизнь. Милый друг. Новеллы

Она еще сильнее полюбила его, покоренная, растроганная, восхищенная этим сиянием пурпуровой воды, этим апофеозом блестящих банок.

Девочка хранила в душе неизгладимое воспоминание, и когда увидела маленького Шуке на следующий год, позади школы, где он играл с товарищами в шарики, она кинулась к нему, обняла и так крепко поцеловала, что он перепугался и закричал. Тогда, чтобы успокоить его, она отдала ему все свои деньги: три франка двадцать сантимов — целое состояние; он смотрел на них во все глаза.

Мальчик взял деньги и позволил нищенке ласкать его, сколько ей вздумалось.

В течение четырех лет она отдавала ему все свои сбережения, и он уже вполне сознательно брал их, в обмен на поцелуи, которые он милостиво допускал. Иногда она давала ему тридцать су, иногда два франка, а случалось и только двенадцать су (она плакала от огорчения и стыда, но такой уж плохой выдался год), в последний же раз она дала ему пятифранковик — большую круглую монетку; он даже засмеялся от удовольствия.

Она думала только о нем; а он поджидал ее даже с нетерпением, завидев, бежал навстречу, — и тогда сердце девочки учащенно билось.

Неожиданно он исчез. Его отправили учиться в коллеж. Об этом она узнала путем ловких расспросов. Тогда она чрезвычайно хитро убедила родителей изменить маршрут, чтобы попасть в наши края к тому времени, когда он приедет на каникулы. Ей это удалось, но только через год, — целый год ей пришлось хитрить. Два года она не видела его и, встретив, с трудом узнала — так он изменился, вырос, похорошел, таким стал представительным в мундирчике с золотыми пуговицами. Он сделал вид, будто не узнает ее, и гордо прошел мимо.

Два дня она плакала; и с тех пор страданьям ее не было конца.

Она приезжала сюда каждый год, проходила мимо него, не осмеливаясь ему поклониться, а он ни разу даже не взглянул на нее. Она так любила его! Она сказала мне:

— Только он один существовал для меня на свете, доктор, других я даже не замечала.

Родители ее умерли. Она продолжала их ремесло, жила все так же, лишь вместо одной собаки завела двух — двух страшных псов, которых чужим следовало остерегаться.

Как-то раз, приехав в деревню, по которой так тосковала ее душа, она увидела, как из аптеки Шуке вышел ее любимый под руку с какой-то молодой женщиной. Это была его жена. Он женился.

Вечером она бросилась в пруд, что находится на площади перед мэрией. Запоздалый прохожий, пьяница, возвращавшийся из кабака, вытащил ее и отвел в аптеку. Сын Шуке сошел вниз в халате, чтобы оказать ей помощь, и, словно бы не узнав ее, раздел, растер и потом сухо сказал: «Да вы просто с ума спятили! Нельзя же быть такой дурой!» Это ее воскресило. Он, он говорил с ней! Долгое время она вспоминала об этом счастье.

Аптекарь не захотел взять с нее платы за услугу, хотя она настойчиво просила его об этом.

И так прошла ее жизнь. Она чинила стулья, мечтая о Шуке. Каждый год она видела его в окне аптеки. Она неизменно покупала у него запасы лекарств для того, чтобы посмотреть на него вблизи, говорить с ним и опять давать ему деньги.

Как я уже сказал, она умерла этой весной. Перед смертью, поведав мне свою печальную историю, она попросила меня передать тому, кого она любила такой смиренной, безропотной любовью, все ее сбережения, все, что удалось ей скопить за целую жизнь; ведь работала она только для него, «для него одного», сказала она; иногда она даже голодала, чтобы сберечь лишний грош и быть уверенной, что он хоть раз подумает о ней, когда ее не станет.

Она вручила мне две тысячи триста двадцать семь франков. Я отдал священнику двадцать семь франков на похороны, а остальные взял, когда она испустила последний вздох.

На следующий день я пошел к Шуке. Супруги кончали завтракать, сидя друг против друга, оба толстые и красные, пропахшие особым запахом аптеки, оба преисполненные важности и самодовольства.

Меня пригласили сесть; предложили вишневой настойки — я не отказался, затем взволнованно начал свой рассказ, уверенный, что они будут тронуты до слез.

Как только Шуке понял, что его любила какая-то нищая плетельщица стульев, шатавшаяся по всей округе, какая-то бродяжка, он вскочил. Аптекарь негодовал, как будто бы она погубила его репутацию, лишила его уважения честных людей, — любовь ее была как бы покушением на его личную честь, на нечто такое, что ему было дороже всего в жизни.

Его жена была тоже вне себя и все повторяла: «Ну что за дрянь! Что за дрянь!» — как бы не находя иных слов.

Шуке поднялся и стал ходить по комнате большими шагами, феска его сползла на одно ухо. Он бормотал:

— Как вам это нравится, доктор? Ведь вот какая беда стряслась! Что мне теперь делать? Ах, если бы я только знал об этом, когда она была жива, я бы добился, чтоб ее арестовали и засадили в тюрьму. И уж оттуда она бы не вышла, ручаюсь вам!

Я был ошеломлен: мое посредничество, вызванное добрыми побуждениями, приняло неожиданный оборот. Я не знал, что сказать, что делать. Но я должен был довести свою миссию до конца и сказал: