Жизнь. Милый друг. Новеллы

Им не хотелось уходить в каюту, где стоял противный пароходный запах, и они улеглись бок о бок на палубе, завернувшись в плащи. Жюльен сразу же уснул, но Жанна лежала с открытыми глазами, взбудораженная новизной дорожных впечатлений. Однообразный шум колес укачивал ее; над собой она видела несметные звезды, такие светлые, сверкающие резким, словно влажным, блеском на ясном южном небе.

К утру, однако же, она задремала. Ее разбудил шум, звук голосов. Матросы пели, производя уборку парохода. Жанна растормошила мужа, который спал как убитый, и оба они встали.

Она с упоением впивала терпкий солоноватый утренний туман, пронизывавший ее насквозь. Повсюду кругом море. Но нет, впереди на воде лежало что-то серое, неясное в свете брезжущего утра, какое-то нагромождение странных, колючих, изрезанных облаков.

Потом оно стало явственнее; очертания обозначились резче на посветлевшем небе; возникла длинная гряда прихотливо угловатых гор — Корсика, окутанная легкой дымкой.

Солнце поднялось позади нее и обрисовало черными тенями извилины гребней; немного погодя все вершины заалелись, но самый остров еще тонул в тумане.

На мостике появился капитан, приземистый старик, обожженный, обветренный, высушенный, выдубленный, скрюченный суровыми солеными ветрами, и сказал Жанне голосом, охрипшим от тридцати годов командования, надсаженным окриками во время штормов:

— Чувствуете, как от нее, от мерзавки, пахнет?

Жанна в самом деле ощущала сильный, незнакомый запах трав, диких растений.

Капитан продолжал:

— Это Корсика так благоухает, сударыня; у нее, как у всякой красавицы, свой особый аромат. Я и через двадцать лет разлуки за пять морских миль распознаю его. Я ведь оттуда. И он, говорят, на Святой Елене, все поминает про аромат отчизны. Он мне родня.

И капитан, сняв шляпу, приветствовал Корсику, приветствовал через океан плененного великого императора, который был ему родней.

Жанна едва не заплакала от умиления.

Затем моряк протянул руку к горизонту.

— Кровавые острова, — пояснил он.

Жюльен стоял около жены, обняв ее за талию, и оба они искали взглядом указанную точку.

Наконец они увидели несколько пирамидальных утесов, а вскоре судно обогнуло эти утесы, входя в обширный и тихий залив, окруженный толпой высоких гор, доросших понизу чем-то вроде мха.

Капитан указал на эту растительность:

— Маки́!

По мере продвижения парохода круг гор будто смыкался за ним, и он медленно плыл среди озера такой прозрачной синевы, что порой видно было дно.

И вдруг показался город, весь белый, в глубине бухты, у края волн, у подножия гор.

Несколько небольших итальянских судов стояли на якоре в порту. Четыре-пять лодок шныряли вокруг «Короля Людовика» в надежде на пассажиров.

Жюльен, собиравший чемоданы, спросил шепотом у жены:

— Достаточно дать носильщику двадцать су?

Всю неделю он ежеминутно задавал ей подобные вопросы, всякий раз причинявшие ей страдание. Она ответила с легкой досадой:

— Лучше дать лишнее, чем недодать.

Он постоянно спорил с хозяевами, с лакеями в гостиницах, с кучерами, с продавцами любых товаров, и, когда после долгих препирательств ему удавалось выторговать какую-нибудь мелочь, он говорил жене, потирая руки:

— Не люблю, чтобы меня надували.

Она дрожала, когда подавали счет, заранее предвидя, что он будет придираться к каждой цифре, стыдилась этого торга, краснела до корней волос от презрительных взглядов, которыми лакеи провожали ее мужа, зажав в руке его скудные чаевые.

Он поспорил и с лодочником, который перевез их на берег. Первое дерево, которое она увидела, была пальма.

Они остановились в большой, но малолюдной гостинице на одном из углов обширной площади и заказали завтрак.

Когда они кончили десерт и Жанна поднялась, чтобы пойти побродить по городу, Жюльен обнял ее и нежно шепнул ей на ухо:

— Не прилечь ли нам, кошечка?

Она изумилась:

— Прилечь? Да я ничуть не устала.

Он прижал ее к себе:

— Я стосковался по тебе за два дня. Понимаешь?

Она вспыхнула от стыда и пролепетала:

— Что ты! Сейчас? Что скажут здесь? Что подумают? Как ты потребуешь номер посреди дня? Жюльен, умоляю тебя, не надо!

Но он прервал ее:

— Мне наплевать, что скажут и подумают лакеи в гостинице. Сейчас увидишь, как это мало меня смущает.

И он позвонил.

Она замолчала, опустив глаза; она душой и телом восставала против неутолимых желаний супруга, подчинялась им покорно, но с отвращением, чувствуя себя униженной, ибо видела в этом что-то скотское, позорное, — словом, пакость.

Чувственность в ней еще не проснулась, а муж вел себя так, будто она разделяла его пыл.

Когда лакей явился, Жюльен попросил проводить их в отведенный им номер. Лакей, истый корсиканец, обросший бородой до самых глаз, ничего не понимал и уверял, что комната будет приготовлена к ночи.

Жюльен с раздражением растолковал ему:

— А нам нужно теперь. Мы устали с дороги и хотим отдохнуть.

Тут лакей ухмыльнулся в бороду, а Жанне захотелось убежать.