Жизнь. Милый друг. Новеллы

После родов Розали он стал как-то особенно раздражителен. Он взял себе за правило кричать, разговаривая с женой, как будто всегда был сердит на нее. Она же, наоборот, старалась избегать всяких стычек, говорила тихо, мягким, примирительным тоном и нередко плакала по ночам у себя в постели.

Несмотря на постоянное раздражение, ее муж вернулся снова к любовным привычкам, оставленным после приезда в Тополя, и редко пропускал три ночи подряд, чтобы не переступить порога супружеской спальни.

Розали скоро поправилась совсем и стала меньше грустить, хотя все время казалась испуганной, словно дрожала перед какой-то неведомой опасностью.

Жанна еще два раза пыталась выспросить ее, и оба раза она убегала.

Жюльен неожиданно стал приветливее; и молодая женщина, цепляясь за какие-то смутные надежды, повеселела, хотя и чувствовала иногда непривычное недомогание, о котором не говорила ни слова. Оттепели все не было, и целых пять недель небо, светлое днем, как голубой хрусталь, а ночью, точно инеем, запорошенное звездами по всему своему суровому ледяному простору, расстилалось над гладкой, застывшей, сверкающей пеленой снегов.

Фермы, отгороженные от мира прямоугольниками дворов и завесами высоких деревьев, опушенных снегом, как будто уснули в своей белой одежде. Ни люди, ни животные не выглядывали наружу; только трубы домишек обнаруживали скрытую в них жизнь тоненькими столбиками дыма, поднимавшегося прямо вверх в морозном воздухе.

Равнина, кустарники и деревья вдоль изгородей — все, казалось, умерло, все было убито холодом. Время от времени слышно было, как трещали вязы, словно их деревянные кости ломались под корой; большая ветка отрывалась порою и падала, потому что лютый мороз леденил соки и рвал волокна дерева.

Жанна не могла дождаться, чтобы снова повеяло теплом, так как приписывала холодной погоде все неопределенные недомогания, мучившие ее.

Иногда она не могла ничего есть, всякая пища была ей противна; иногда у нее начинало бешено стучать сердце; иногда самые легкие кушанья вызывали у нее несварение желудка, а напряженно натянутые нервы держали ее в постоянном нестерпимом возбуждении.

Однажды вечером термометр опустился еще ниже; Жюльен встал из-за стола, поеживаясь (в столовой никогда не топили как следует, потому что он экономил на дровах), и, потирая руки, шепнул:

— Хорошо будет спать вдвоем нынче ночью, правда, кошечка?

Он смеялся своим прежним благодушным смехом, и Жанна бросилась ему на шею; но в этот вечер ей было до того не по себе, так все у нее болело, нервы были так необычайно взвинчены, что она тихонько попросила, целуя мужа в губы, оставить ее спать одну. В нескольких словах она рассказала ему о своем недомогании.

— Прошу тебя, дорогой мой, мне, право же, очень нездоровится. Завтра, наверно, будет лучше.

Он не настаивал.

— Как хочешь, дорогая. Если ты больна, надо лечиться.

И разговор перешел на другие темы.

Она легла рано. Жюльен, против обыкновения, велел затопить камин в своей комнате. Когда ему доложили, что «горит хорошо», он поцеловал жену в лоб и ушел.

Холод, казалось, пронизывал насквозь весь дом; промерзшие стены трещали, как будто пожимались от озноба, и Жанна вся дрожала в постели.

Два раза она вставала, подбрасывала в огонь поленья и доставала платья, юбки, старую одежду, чтобы навалить все это на себя. Но согреться она не могла; ноги ее коченели, а от икр и до самых бедер их стягивали судороги, от которых она ворочалась с боку на бок и металась в сильнейшем возбуждении.

В конце концов у нее стали стучать зубы; руки дрожали; грудь стеснило; сердце билось медленными глухими ударами и минутами совсем замирало; она задыхалась, ей недоставало воздуха.

Безумный страх овладел ее душой, а нестерпимый холод прохватывал до мозга костей. Ничего подобного она еще не испытывала, ей казалось, что жизнь покидает ее, что она сейчас испустит дух.

Она подумала: «Я умру… Я умираю…»

В ужасе она вскочила с постели, позвонила Розали, подождала, позвонила еще, подождала снова, дрожа и коченея.

Горничная не являлась. Должно быть, она спала тем первым крепким сном, который ничем не перебьешь, и Жанна, не помня себя, бросилась босиком по лестнице.

Она поднялась неслышно, ощупью отыскала дверь, отворила ее, позвала: «Розали!» — пошла вперед, наткнулась на кровать, пошарила по ней руками и убедилась, что она пуста. Пуста и холодна, как будто никто и не ложился в нее.

С удивлением она подумала: «Что это? Опять гуляет где-то! Даже по такой погоде».

Но в эту минуту сердце у нее вдруг бурно заколотилось, дыхание перехватило, и она, собрав последние силы, бросилась обратно, будить Жюльена.

Она вбежала к нему стремительно, движимая уверенностью, что она сейчас умрет, и потребностью взглянуть на него прежде, чем потеряет сознание.

При свете тлеющих углей она увидела на подушке рядом с головой мужа голову Розали.