Жизнь моя, иль ты приснилась мне…

К моменту переезда в Литву Бруно исполнилось семнадцать. Родился он до войны, в начале тридцатых годов. В то послереволюционное время в России было очень модно называть рождающихся мальчиков именем вождя, Владимира Ильича Ленина. Больше половины, процентов, может быть, шестьдесят новорожденных мальчиков были названы именем Владимир. В честь его же появилось новое имя – Владлен (сокращенно от Владимир Ленин). В честь Иосифа Виссарионовича девочек стали называть именем Сталина. Результатом настоящего творчества были имена Рэм (революция, электрификация, механизация), Ким (коммунистический интернационал молодежи).

Мария же назвала родившегося у нее сынишку не в честь кого-либо из вождей или каких-нибудь идей, а в честь прадеда, переселившегося в Россию из Германии еще в девятнадцатом веке и прожившего до ста лет. Поэтому сын ее и носил непривычное для русского человека немецкое имя – Бруно.

Был он парнем невысокого роста, сантиметров под сто семьдесят, подтянутым, с густой рыжей шевелюрой, серо-голубыми глазами и пухлыми, красиво очерченными губами. Никогда, даже в зрелом возрасте, не был полным. Был очень словоохотлив. Мог бесконечно рассуждать на любые темы, всегда имея на предмет обсуждения свой оригинальный взгляд.

Бруно был не без способностей. Еще в Смоленске мальчиком посещал художественную школу, рисовал, и неплохо. И только замечание его наставника по поводу неправильно нарисованной лапы орла явилось для него поводом оставить это занятие. Однако наличие художественного дара в последующем кормило Бруно. Уже в Каунасе на семейном совете было решено, что литовским языком он пока в полной мере не владеет, особой тяги к учебе не проявляет, поэтому следует выбрать какое-нибудь ремесло, которое бы его кормило. Была возможность освоить сапожное дело и он пошел учеником к сапожнику. Сапожником стал он классным и до конца своих дней, обладая хорошим вкусом и художественным даром, мог всегда себя прокормить.

Время было советское, поэтому заниматься частной предпринимательской деятельностью он, понятно, не мог. Не в то время родился! Он практически нигде официально не работал. Пару раз пытался поработать рабочим на государственных предприятиях, но через два-три месяца работы увольнялся: однообразная монотонная работа была не для него. Жил у предприимчивых людей, местных литовцев, которые поселяли его у себя, иногда в сарае, кормили и держали как источник дохода. Они нелегально продавали изготовленную Бруно эксклюзивную, иногда просто уникальную, обувь по своим каналам и по ими же установленным ценам, платя мастеру крохи от дохода.

Во время обучения сапожному делу, в достаточно молодом еще возрасте, Бруно познакомился с литовкой по имени Дана, которая была на пару лет старше его. Дана была противоположностью Бруно. Ростом она была с него, но плотного телосложения; статная, но склонная к полноте. Была белокожая, темноволосая и голубоглазая. Какими-либо особыми талантами не отличалась, но была трудолюбива, обязательна, в меру разговорчива.

Результатом их знакомства и непродолжительного общения стала беременность Даны. Решено было жениться, что и произошло. В конце июля у них родилась девочка, которую назвали Кирой – именем не русским и не литовским. Имя было выбрано компромиссным, имеющим греческое происхождение.

Жили молодые у Даны. Месяца через полтора после рождения девочки Дана начала работать кондуктором на городском автобусе, а ребенок на время ее работы оставался с бабушкой, матерью Даны – Эгле. Та была портнихой, шила на дому и могла присмотреть за внучкой.

Дана была чистокровной литовкой: также, как и все ее родственники, с трудом говорила по-русски. У нее были мать Эгле, сестра и два брата. Отца, закончившего до войны Санкт-Петербургский университет и преподававшего в Литве русский язык, к тому времени уже не было. Он был призван на войну, когда Советская армия дошла до Литвы, и почти сразу же убит в бою.

Очевидно, что брак Даны с русским юношей у ее родни восторга, мягко говоря, не вызывал. Брак и рождение девочки считались ими большой ошибкой Даны, а также позором для добропорядочной литовской семьи. Тем более что зять был «гол как сокол», «выпить не дурак» и был страшно ревнив. Так Бруно как-то решил проехаться с женой во время ее работы кондуктором на городском автобусе. Проехался… Увидев, как один из пассажиров заулыбался молодой симпатичной кондукторше и попытался с нею пошутить, хорошенько «потрепал» не только пассажира, но заодно и жену с ее кондукторской сумкой. Такие сцены периодически происходили как дома, так и за его пределами. Иногда на лице Даны оставались следы выяснения отношений с мужем, что, в свою очередь, не могло не оставить след и на взаимоотношениях супругов.

Мария периодически приходила навестить внучку к невестке и сватье и ее не покидало ощущение, что эта девочка в новой семье сына никому не нужна. Как-то, наблюдая, как Эгле дает девочке бутылочку с холодным молоком, взяв ее с подоконника, Мария, возмутившись, сказала: