Жизнь на лезвии бритвы. Часть III

Обогнув украшенные парой камней-накопителей собственные художества, продолжавшие магически чистить застоявшуюся клоаку, я было двинулся к спуску, как впереди забрезжил слабый неоновый свет, напоминавший мерцание на кончике волшебной палочки неопытного первокурсника Хогвартса, а из-под подземелий потянуло слабым духом мертвечины. Даже не так, я неверно выразился – в воздухе всё явственней и явственней запахло тленом и падалью, не первый час жарившейся под солнцем. Тошнотворный сладковатый запах забивал нос, противной блевотной патокой ложась на кончик языка. Нечто не принадлежащее миру живых двигалось мне навстречу, неся с собой натуральный смердящий букет, главным цветком которого служила гниль. Этот мертвец не просто сгнил, протух и разложился, также сгнили и протухли падальщики, отведавшие склизкого блюда, растекающегося под ногами. Попадали и передохли даже мухи, имевшие несчастье пролететь над трупом. Остановившись на полушаге, я сплюнул под ноги тягучую слюну, внезапно сознавая, что главную скрипку здесь играет отнюдь не тлен, а… скверна… поразившая чужое эго от кончиков ногтей пальцев ног до кончиков волос на голове. Для того, кто двигался ко мне, не существовало ничего, кроме его личных желаний, возведённых в степень абсолюта. Абсолюта, не приемлющего никаких моральных ограничений – ни чести, ни совести, ни жалости… Ничего! Только тщательно лелеемое одержимое «я» как центр мироздания, вокруг которого вращается остальной мир. Значит, вот ты какой, рогатый северный олень – настоящий ситх во всех своих гнилых проявлениях, буду знать, к чему стремиться нельзя ни при каких обстоятельствах. Себе дороже.

Замерев в ожидании владельца пенатов, я «пощупал» окружающую тьму, жавшуюся по углам. В окружающем мраке совершенно не ощущалось теплоты и уюта ласковой ночи. В нём отсутствовали мягкие крылья, укутывающие тебя в момент опасности. О ласковой песне на ночь и говорить не имеет смысла – выхолощенный, стылый мрак подземелий, до предела наполненный страданиями и жестокостью. Да-а, строитель пирамиды-храма был просто «душкой», если так можно выразиться. Сплюнув повторно, я зарядил по коридору световой волной, разогнавшей мрак, чёрные тени заплясали за скульптурами в зале будто живые. Строение изрядно тряхнуло, будто левиафан под ним повернулся с боку на бок. Серым снегом с потолка посыпались пыль и штукатурка. Похоже хозяину мои художества не понравились. Да-да, художника обидеть может каждый, но по мере приближения неизвестного к залу с нарастающей интенсивностью флуоресцирования, снижался запах гнили и скверны, пока не исчез совсем, а неоновые огни, плывущие вдоль мрачных стен со зловещими барельефами, оформились в фигуру высокого призрачного хумана.

Первый встреченный мною местный призрак оказался чем-то похож на классические земные привидения, населяющие магически активные места. Та же незавершённость прижизненных дел, ощущающаяся на грани чувствительности смертная тоска и вымораживающий душевный голод, приправленный желанием обрести хоть какое-то подобие жизни и неугасающим страхом перед окончательным уходом в небытие или за грань, отделяющую жизнь от смерти. В отличие от земных собратьев, их товарищ подпитывался Силой. Эмпатическим восприятием призрак ощущался холодной рыбой, плавающей у самой поверхности ледяной воды, и только прозрачный плавник, разрезающий невидимую границу миров, выглядывал наружу в виде высокого мужчины с прямым носом, волевым подбородком и пухлыми капризными губами, сейчас сжатыми в узкую полосу. Некогда мужчина обладал густой шевелюрой, стянутой в конский хвост. Помимо причёски в наследство от бренного тела светящемуся воплощению достались воспоминания в виде нескольких длинных шрамов на правой щеке – словно след от удара когтистой лапой, и арахноподобная татуировка в центре лба, только паук на лбу красовался четырьмя лапами, видимо остальные оторвали за плохое поведение, кхе-кхе. Скверну и тухлый мрак призрак тщательно запаковал куда-то глубоко внутрь себя.