Жизнь на палубе и на берегу

Друзья, нашу песню споем;веселье – кумир нашей жизни.Ура! Выше рюмки! Мы пьемздоровье любимой Отчизны!Разгульное море давномы матерью нежной считаем,Нас холит, лелеет оно,мы счастливы в море бываем.Мы бури встречаем шутя,сердца наши страха не знают, —Беспечный моряк, как дитя,

под шум непогод засыпает.Мы весело, дружно живем,Скажите: знакомо ль нам горе?Ура! Выше рюмки! Мы пьемво славу родного нам моря!На душных для нас берегахкипят щепетильные страсти.Ложь, зависть таятся в сердцах.Все жаждут богатства и власти.Меж нами, друзья, никогдани лести, ни лжи не бывает,

А совесть и правда всегдадушой моряка управляют.Мы весело дружно живем.Нам славы, богатства не надо.Ура! Выше рюмки! Мы пьемза здравие нашей бригады!Друзья, вот пример перед вами,для всех нас святой образец,Прямой, уважаемый нами,любимый и нежный отец.Пусть мы тоже будем достойны

любимыми быть, как и он,И долгий путь жизни спокойно,с душой столь же чистой, пройдем.Ему в честь мы песню поем!Звучнее греми, моя лира!Ура! Выше рюмки! Мы пьемза здравье отца-командира!Пройдут чередою года, судьба разлучит нас, быть может.Но дружбы ничто, никогдаиз сердца изгладить не может.

И если случится, что мыопять встретим старого другаБлиз милой, любимой жены,отцом средь семейного кругаЕму крепко руку пожмем,про молодость вспомним былую.И, рюмки наполнив вином,споем нашу песню морскую!

Из воспоминаний художника-мариниста А. П. Боголюбова об употреблении спиртного на флоте в 40-х годах XIX века: «Говорят, ныне пьют меньше во флоте.

Это правда, что очень похвально. Но в наше время мы пили горькую и, к сожалению, было между нами какое-то молодечество в пьянстве. Не легенда, а истина, что лейтенант Владимир Ильич Мицкевич выпил гитару водки. Это что за мера, вы скажете? А вот какая. Сидели раз в новом флигеле у Савицкого, тут же жил певец-гитарист Гогликов. Он был в этот день в карауле, но инструмент его ходил из рук в руки. Пили споро, и дошли до пари о том, кто сколько может выпить в течение суток. Говорили о полуштофе, штофе, о двух – все было мало. Взоры обратились на лежащую на столе гитару. Ее приняли за меру, и решено было, что Мицкевич ее выпьет в течение суток. Долго не думали, послали за водкой – и точно, к утру гитара была уже суха, а Мицкевич только завалился спать на целые сутки. Это был прекрасный человек, грубоватый, правда, но хороший служака, добрый. Родине после он служил в Американской компании долго, командовал в Тихом океане клипером, который сгорел. Умер он в Москве, служа в Городской управе в чине контролера. Конечно, о питье впоследствии и помину не было, но оно его сгубило.

Рассадником пьянства был 16-й экипаж Шихманова, где я служил прежде. Командир наш отыгрывал гуманного! А потому самых горьких пьяниц, как лейтенанты Карпов, Разводов, Есаулов и мичман Шульгин (разжалованный в матросы за пьянство и буйство и после дослужившийся опять до первого чина), он брал к себе, говоря начальству: „У меня все будет хорошо“ – и тем губил этих господ, которые постоянно лежали в белой горячке, вследствие чего Иван Николаевич Карпов сгорел. Разводов покончил после ударом, а Шульгин повесился. Пили везде ровно и этого не замечали.