Жизнь наградила меня

Рассказывая историю своей жизни, я не придерживалась ни строгой хронологии, ни порядка событий, ни точных дат. Тем более что я их не всегда помню. Как-то мама рассказывала о своем разговоре с Ниной Николаевной Берберовой. Например, маму поразило, что в автобиографии Берберова писала: «Я отправилась к Мережковским в четверг, в половине третьего. Внезапно начался дождь, настоящий ливень. Зонта у меня не было, и пока я дошла, промокла до нитки». Мама спросила: «Нина, как вы можете помнить, что визит к Мережковским был в четверг, в половине третьего, и что в этот день был проливной дождь?» Берберова ответила: «Очень просто, Надюша, я записывала каждый день моей жизни».

Я не вела дневников, но зато могу похвастаться цепкой памятью если не на даты, то на факты, на лица, на встречи. Вот о них я и написала эту книгу. Большинство персонажей в ней фигурируют под своими именами. Я изменила некоторые имена, но не выдумала ни одной истории. Спешу закончить свои мемуары до того, как река времени унесет и меня, и мои воспоминания туда, откуда нет возврата.

Рождение

Мне невероятно повезло. Жизнь наградила меня необыкновенными родителями. Оба – петербургские интеллигенты с яркой и необычной судьбой. Оба получили первоклассное образование, были прекрасно воспитаны, доброжелательны, гостеприимны и равнодушны к материальным благам. И оба обладали редким чувством юмора. В таких семьях часто устраивались литературные вечера и концерты, ставились домашние спектакли, велись философские споры. Впрочем, всё это могло быть применимо к моей семье, родись я на сто или хотя бы на пятьдесят лет раньше. Но я родилась в эпоху, когда те, кто мог играть по вечерам сонаты и ноктюрны и ставить домашние спектакли в уютных гостиных, были расстреляны или умирали от голода и побоев в лагерях, а те, кто был еще на свободе, не музицировали и не вели увлекательных философских споров. Писатели, художники, музыканты и ученые боялись раскланиваться на улице.

Впрочем, начнем с начала.

Какие события в жизни человека являются самыми значительными? Безусловно, рождение и смерть. Поскольку начать мемуары с описания своей смерти я сочла излишне экстравагантной данью постмодернизму, то выбрала консервативное начало – рождение.

Я родилась в Ленинграде, в разгар весны. Этот день совпал с кануном 1 мая, по коему поводу одна шестая часть суши была нарядно декорирована лозунгами, плакатами и портретами угрюмых мужчин с низкими лбами. Среди цветов преобладал красный, среди звуков – бравурные марши, среди запахов… Впрочем, достаточно упомянуть, что население великой страны обильно выпивало.

Когда американцы, мои новые соотечественники, задают астрологический вопрос, под каким знаком зодиака я родилась, я отвечаю: Taurus, или бык. На самом деле я родилась под знаком четырех.

Четверо в профиль – Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин – трепетали над входом в Ленинградский институт акушерства и гинекологии им. Отто, куда мама прибыла с целью меня родить. В этот день врачи и медсестры готовились ликовать со всем советским народом. Запершись в ординаторской, они посасывали этиловый спирт и закусывали бутербродами с крутым яйцом и балтийской килькой. Мамины вопли отвлекли их ненадолго. Подбежав к роженице, они увидели, что младенец застрял в пути, проявляя неуместное упрямство. Персонал начал дружно вытаскивать меня из чрева. Чем они орудовали? Плоскогубцами? Сахарными щипцами? К сожалению, я не проследила, но похоже, что инструмент не имел отношения к медицине. Ухватились они, как и полагается, за голову и, к прискорбию моему, легонько ее покалечили…

Итак, накануне всенародного торжества родилась я длиной 43 сантиметра и весом около 2 килограммов, с перекошенной физиономией, что в медицинских кругах именуется «паралич лицевого нерва».

Акушерка сполоснула меня в тазу и поднесла к роженице.

– Боже милостивый, страшила какая! – прошептала в ужасе бедная мама.

– Да уж не страшнее тебя! – огрызнулась добрая женщина, прижимая меня к ордену Ленина на своей груди, отчего на новорожденной щечке образовалась заметная вмятина, связавшая меня ненужными узами с основателем первого в мире социалистического государства.

Насчет «уж не страшнее тебя» – бесстыдное вранье. Мои родители были очень красивой парой и вполне могли рассчитывать на ребенка приличной наружности. Поэтому, услышав мамину реплику, я не на шутку обиделась. Более того, я уверена, что этот эпизод, интерпретированный в свете новейших достижений психоанализа, положил начало нашим сложным отношениям с матушкой.

Как известно, отцы не допускались в палаты советских родильных домов. Щадя папино больное сердце, мама не поставила его в известность о том, как выглядит их дочь. Поэтому когда отец приехал за нами и нервно шагал по вестибюлю с букетом пылающих роз, он понятия не имел, что откроется его взору, когда он, расцеловав жену, приподнимет уголок розового атласного одеяльца. Я зажмурилась, готовясь к новым оскорблениям, но папина реакция была неожиданной: