Жизнь Николая Клюева

К 1911 году Клюев был вполне сложившимся идеологом неонароднического склада. Это в особенности притягивало к нему «голгофских христиан», прежде всего Брихничева. Безудержно увлекаясь в то время Клюевым и его поэзией, Брихничев превозносил его как «пророка новейшего времени». «После Христа я никого так не любил, как Клюева», – признавался позднее Брихничев Брюсову. В одном из номеров «Новой земли» Брихничев публикует стихотворение, посвященное Клюеву, с характерными строками: «Нам – прошедшим чрез горнила Всех страстей и всех распятий». Всячески восхваляя Клюева и его поэзию на страницах «Новой земли», Брихничев, сверх того, содействовал поэту в издании его первых сборников.

Летом 1911 года Брихничев писал Брюсову: «О Клюеве. Это простой крестьянин. Страшно нуждается. Как было бы хорошо, если бы можно было издать его сборник стихов – нельзя ли что-нибудь сделать в этом отношении?» После этого Брихничев обращается в недавно открывшееся московское издательство В.И. Знаменского, с которым он в то время сотрудничал, и получает от него согласие на издание стихотворного сборника Клюева.

В августе 1911 года – в связи с переговорами по изданию сборника – Клюев, совершив поездку в Рязанскую губернию, приезжает в Москву, где лично знакомится с Брихничевым. Из Москвы Клюев пишет Блоку: «Дорогой Александр Александрович. Я в настоящее время нахожусь в Москве, здесь мне предлагают издать мои стихи, которые получше. Обещают выполнить все мои желания по изданию. Книжку обещают издать красиво, и издатель, говорят, очень богатый. Спрашиваю у Вас совета. <...> Если вы посоветуете, то я желаю в духе своем посвятить книгу Вам – «Нечаянной Радости» и прошу Вас написать хотя бы маленькое предисловие». Блок, однако, не мог откликнуться на письмо Клюева: с 5 июля он путешествовал по Западной Европе и вернулся в Петербург лишь 7 сентября. В этой ситуации – видимо, опять-таки не без посредничества Брихничева – Клюев обращается к Брюсову с просьбой о предисловии к его сборнику.

О появлении Клюева в доме Брюсовых в августе 1911 года рассказывают письма И.М. Брюсовой к сестре Брюсова, Надежде Яковлевне, которая жила в то время на Севере, в Каргополе (отчасти под воздействием идей А. Добролюбова). Так, в письме, датированном 22-24 августа, И.М. Брюсова пишет: «Сейчас я осталась одна. День был шумный какой-то. Утром Броня <Б. М. Рунт, сестра И.М. Брюсовой. – К.А.> собиралась уезжать, укладывалась; к обеду был у нас Клюев, после обеда Валя <В.Я. Брюсов> ушел. К<люев> остался, говорили с ним о добролюбовцах; затем пришла мама, пили чай, говорили все вместе. Затем Кл<юе>ву я дала Бальмонта читать <...> пришел какой-то юноша из учеников Белого, говорили о теории Белого, о стихах вообще. <...> Клюев <...> мне понравился своей простотой, своей безыскусственностью».

Из первого письма Клюева к Брюсову (ноябрь 1911 года) можно понять, что олонецкий поэт рассказывал ему в августе о своих религиозных переживаниях, делился сомнениями о пользе художественного творчества. Но спустя несколько месяцев Клюев, судя по его словам, осознал «утрату». Особенно помогли ему «Пути и перепутья» (трехтомное собрание стихов Брюсова), подаренные автором; Клюев внимательно читал их, вернувшись домой в октябре – ноябре. «...При свидании с Вами, – писал Клюев Брюсову в последние дни ноября 1911 года, – я чувствовал только род боязни к Вам и прятался от Вашего света, принимая его за соблазн. Но теперь, прочтя «Пути и перепутья», я необыкновенно остро сознаю утрату <...> через прикосновенье к Вам <я> получил крепость и утверждение – сознанье того, что опасно держать огонь за пазухой – прописным молчаньем жечь себе внутренности. И еще потому, что яснее, чем эти строки, вижу свет и могущество Ваши. Прозрение сего родило во мне Благоговение и, быть может, больше, чем кому-либо, дало мне право выразить Вам любовь свою.

«Пути и перепутья» потрясли, обожгли душу мою, и сладко нежащий вещий страх обуял меня».

Брюсов же, со своей стороны, сумел ощутить душевное состояние, владевшее тогда Клюевым. В своем кратком предисловии к книге «Сосен перезвон» он подчеркнул, что «огонь, одушевляющий поэзию Клюева, есть огонь религиозного сознания». Хорошо понял Брюсов и крамольный характер некоторых клюевских стихотворений. «Здесь не место говорить об основных устремлениях души поэта», – многозначительно заметил он. Указывая на исповедальный тон клюевского творчества, намекая одновременно на его политический подтекст, Брюсов, следует думать, находился под впечатлением не только стихов, но и личности Клюева. И, разумеется, фоном для брюсовских суждений о Клюеве была родственная обоим поэтам (хотя по-разному и в разной мере) фигура Александра Добролюбова, с которым Брюсов и его семья были тесно связаны.