Читаем Жизнь: опыт и наука полностью

1) Во-первых, он вновь обратился к теме "прерывности" "discontinuite", теме столь же старой, или почти столь же старой, как и сама история наук. Историю науки, как это отмечал еще Фонтенель, как раз и отличает внезапное рождение некоторых наук "из ничего", чрезвычайно быстрое появление таких достижений, которые никто не мог даже и предположить, а также дистанция, которая отделяет научное знание от того, что называется "здравым смыслом" и от побудительных мотивов деятельности ученых. Для истории наук, наконец, характерна полемическая форма, в которой без конца говорится о сражениях против "предрассудков", "сопротивлений" и "противодействий". Подхватывая ту же самую тему, которую разрабатывали Койре и Башляр, Жорж Кангилем настаивает на том, что обнаружение прерывностей не является для него ни постулатом, ни результатом, скорее это некоторый "способ действовать", процедура, которая входит в тело истории наук, поскольку к ней взывает сам объект, о котором эта история должна вести речь.

История наук не является историей истинного, историей его постепенной эпифании, она могла бы претендовать на это — на то, чтобы поведать нам о прогрессирующем обнаружении некой истины, от века якобы записанной в самих вещах или в интеллекте, только, если вообразить, что современное знание обладает этой истиной столь же полно и в таком окончательном виде, что действительно может сделать ее мерилом прошлого.

История наук не есть, однако, и просто история идей и условий, при которых эти идеи появлялись, чтобы затем вновь исчезнуть.

История наук не может исходить из допущения, что истина уже обретена, но точно так же она не может и выносить за скобки само отношение к истинному и оппозицию истинного и ложного. Именно эта соотнесенность с порядками истинного и ложного и позволяет истории наук быть тем, что она есть и сообщает ей ее значимость.

В какой форме? Через понимание того, что в этой истории должна писаться история "правдивых дискурсов", т. е. таких дискурсов, которые сами себя улучшают, исправляют и сами производят подлинную работу над собой, нацеленную на то, чтобы "выговаривать истину" ("dire vrai").

Исторические связи, которые могут быть между различными моментами в развитии той или иной науки, выступают по необходимости в форме прерывности, форме, которую конституируют разного рода переработки, переделки, выявление новых оснований, изменение масштаба рассмотрения, переход к нового типа объектам, — словом, "постоянный пересмотр содержания через его углубление и прочищение", — как говорил Кавайен.

Ошибки устраняются не в силу действия истины, поначалу приглушенной, а затем якобы мало-помалу выступающей из тьмы, но благодаря фомированию нового способа "выговаривать истину".

Одним из условий возможности формирования истории наук в начале XVIII в„как отмечает Кангилем, явилось осознание происшедших незадолго до того "научных революций" — возникновение алгебраической геометрии и исчисления бесконечно малых, рождение коперниканской и ньютонианской космологии.

2) Тот, кто говори": "история правдивого дискурса", говорит также: "рекуррентный метод". Не в том смысле, как это могла бы сказать история наук, — что после того, как некая истина наконец-то признана, теперь можно спросить, с какого момента ее стали предвосхищать, какими путями к ней шли и против каких групп нужно было вступить в заговор, чтобы ее открыть и доказать; но в том, что последовательные трансформации этого правдивого дискурса постоянно производят коренные преобразования в их собственной истории: то, что долгое время казалось тупиком, оказывается в один прекрасный день спасительным выходом, какой-нибудь факультативный опыт становится центральной проблемой, вокруг которой начинают располагаться все остальные, незначительное отклонение превращается в фундаментальный разрыв, как это было, например, с открытием внеклеточной ферментации: из побочного феномена во времена, когда царила пастеровская микробиология, она превратилась в маркер важнейшего разрыва, но лишь после того, как получила развитие физиология энзимов.

Словом, история прерывностей сама оказывается тем, что не устанавливается раз и навсегда, — она сама по себе "не непрерывна", она сама дискретна, она должна постоянно возобновлять себя ценой все более новых и новых усилий.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Этика Спинозы как метафизика морали
Этика Спинозы как метафизика морали

В своем исследовании автор доказывает, что моральная доктрина Спинозы, изложенная им в его главном сочинении «Этика», представляет собой пример соединения общефилософского взгляда на мир с детальным анализом феноменов нравственной жизни человека. Реализованный в практической философии Спинозы синтез этики и метафизики предполагает, что определяющим и превалирующим в моральном дискурсе является учение о первичных основаниях бытия. Именно метафизика выстраивает ценностную иерархию универсума и определяет его основные мировоззренческие приоритеты; она же конструирует и телеологию моральной жизни. Автор данного исследования предлагает неординарное прочтение натуралистической доктрины Спинозы, показывая, что фигурирующая здесь «естественная» установка человеческого разума всякий раз использует некоторый методологический «оператор», соответствующий тому или иному конкретному контексту. При анализе фундаментальных тем этической доктрины Спинозы автор книги вводит понятие «онтологического априори». В работе использован материал основных философских произведений Спинозы, а также подробно анализируются некоторые значимые письма великого моралиста. Она опирается на многочисленные современные исследования творческого наследия Спинозы в западной и отечественной историко-философской науке.

Аслан Гусаевич Гаджикурбанов

Философия / Образование и наука