Читаем Жизнь по-американски полностью

Мяч был перехвачен, и я рванулся вперед. Никогда больше, ни до, ни после этого случая, не удавалось мне более удачно провести блокировку. Когда я «врезался» в нашего добровольного тренера, его буквально подбросило в воздух, словно ядро, брошенное рукой метателя: он даже на какое-то мгновение завис в воздухе, прежде чем рухнуть на землю. Я присоединился к общей свалке как раз в тот момент, когда он захромал к краю площадки, а Мак демонстративно закашлялся, чтобы не расхохотаться. В следующую же субботу я был включен в первый состав команды и практически не уходил с поля во всех играх того и двух последующих сезонов. Я многим был обязан Маку: он вовсе не презирал меня, как мне казалось, а просто видел, что, несмотря на свои восемнадцать лет, я еще нуждался в подсказке и корректировке.

Однажды — мы тогда должны были играть в каком-то городке по соседству — нам пришлось заночевать в Диксоне. Мак предупредил меня, что я должен остаться в отеле вместе с другими членами команды, и я последовал за ним, чтобы зарегистрироваться в одном из отелей в центре города. Управляющий отелем встретил нас словами: «Я могу принять всех, кроме двух цветных парней». «В таком случае мы найдем себе другое место», — ответил Мак. «В Диксоне нет отелей, где могли бы останавливаться цветные», — отпарировал управляющий.

Мак рассвирепел. Он заявил, что лучше уж мы будем ночевать в автобусе. И тогда я предложил свое решение: «А почему бы нам не сказать этим ребятам, что свободных мест в отеле не хватает, поэтому придется разбить команду. А потом я возьму кэб и отвезу ребят к себе домой».

Мак кинул на меня подозрительный взгляд: он только что имел возможность воочию убедиться, как относятся к чернокожим жители Диксона, и скорее всего заподозрил, что моих родителей такое решение вряд ли обрадует. «Ты уверен, что хочешь этого?» — спросил он.

Но я знал своих родителей лучше и ни в чем не сомневался. Мы отправились ко мне домой, я позвонил, и Нел вышла нам навстречу. Я объяснил, что в отеле не хватило для всех места. «Так входите же!» — сказала она, и глаза ее засветились какой-то особой теплотой.

Мама переставала понимать людей, когда речь заходила о расовых предрассудках. Эти двое, наверняка подумала она, просто друзья ее сына. Да, именно в таких традициях воспитывали нас с братом Нел и Джек.

Как и большинство молодых людей, самостоятельная жизнь в колледже обогатила меня определенным опытом. Мой отец был заядлым курильщиком, выкуривающим две-три пачки в день, а в пятнадцать лет вкус сигареты распробовал и мой брат. Меня курение никогда не привлекало, однако трудно было не поддаться шквалу рекламы, особенно бурно расцветшей в те дни. Повсюду висели изображения красоток, уверявших, что более всего на свете им нравятся мужчины с трубкой. Мне тоже нравился этот образ, а потому я поднапрягся с деньгами и приобрел трубку для себя. Правда, я никогда глубоко не затягивался. Я просто всасывал немного дыма, пробовал его на вкус и тут же выпускал, да и то позволял себе эти опыты лишь в «мертвый» сезон, когда не было футбольного матча. Чему-чему, а спортивному режиму я следовал четко.

Тогда же, в колледже, из любопытства я провел краткий эксперимент по знакомству с алкоголем. Произошло это как раз в годы действия закона, запрещающего продажу спиртного, но во всех кинофильмах о студенческой жизни изображались недозволенные выпивки. Меня же прежде всего интересовал тот эффект, который спиртное производит на человека. Однажды мы с Муном навестили своих друзей по студенческому братству, работающих у местного доктора и за это имевших право довольно свободно пользоваться его помещением. У них нашлась бутылка, и мы пустили ее по кругу. Я считал себя человеком опытным, познавшим жизнь (учитывая алкоголизм Джека), на самом же деле не имел ни малейшего представления об эффекте хайбола[9]. Потому, когда бутылка, совершив круг, снова возвращалась ко мне, я делал огромный глоток, словно пил не виски, а содовую. Довольно скоро выяснилось: я настолько пьян, что вести меня в общежитие в таком состоянии нет никакой возможности. Я же считал, что абсолютно трезв, и пытался сказать что-либо необычайно умное. Однако наружу вместо слов вырывалось лишь мычание, что заставляло моих друзей и Муна буквально кататься по полу от смеха. Они вывезли меня за город и, подхватив с обеих сторон под руки, стали выгуливать по проселочной дороге, чтобы я протрезвел. Ожидаемого результата это не дало, пришлось все же доставить меня в общежитие и запихнуть под душ. Пробираться нам пришлось потихоньку, тайком, поскольку все уже спали. Наутро я узнал, что такое похмелье, и опыт сей оказался ужасен. Вот так произошло мое знакомство со спиртным. Конечно же, в последующие годы я мог позволить себе аперитив до обеда и бокал вина за едой, однако урок, полученный в колледже, запомнил надолго. Тогда я пришел к выводу, что, если плата за выпивку — чувство беспомощности, я не желаю больше в этом участвовать.

Перейти на страницу:

Похожие книги

«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное