Жизнь по правилам и без

Здесь, у подножья горы Тепе-Оба, похожей на истоптанный башмак, оставшиеся в живых греки заложили град, судьбой им данное место во спасение, и назвали его «Тео досия» – Богом дарованный.

Шли уже пятидесятые годы, переход от горячей к холодной войне, а я лежал в колыбели и громко орал, хотя паника моя была мало обоснована: мир восстановился на долгие годы. И милицейская карьера отца в виноградно-абрикосовой республике надёжно защищала моё безмятежное детство. Но кто его знает, в этой стране даже прошлое непредсказуемо – всё было тогда в руках одного Бога, а им был Иосиф Сталин. После его смерти в марте 1953 года всё перешло в другие руки – Молотова, а затем Хрущёва.

Феодосия – моя приморская малая родина. Я родился и вырос у моря. Почти у всех слово «море» вызывает тёплую волну эмоций – «я еду к морю, я еду к ласковой волне». О, море – мечта любого, кто живёт севернее! Как приятно расслабляет морской прибой с криком чаек.

Мы бегали по пыльным дорогам улицы буквально босиком. Летом вообще не носили обуви, у нас её просто не было. Зимой я носил старые ботинки, донашивая от старшего парнишки соседа, иногда валенки с галошами. В общем, бедность была налицо. Нищета! Иногда мы, с пацанами, мчались сломя голову на мыс Ильи к маяку, на яркий мигающий свет. Он был для нас загадочной точкой притяжения, звал и отталкивал, но всегда являлся ориентиром, чтобы не заблудиться в темноте страшного района Карантин, покрытого тайнами генуэзцев, турок и татар. Здесь несколько веков назад был самый большой рабовладельческий рынок в Европе.

В детстве я жил у воды и знал, что все живые существа вышли давным-давно из моря. Спустя время в процессе эволюции часть млекопитающих вернулась обратно в воду, и они стали дельфинами. Люди же остались жить на земле. Однако дельфины помнят, что они когда-то были людьми, а вот мы забыли, как были дельфинами.

Все мои родственники выходцы из далекой Сибири и Алтая. Они никогда не видели моря, берегов Тавриды, не прикладывали к уху большую ракушку – рапан. Они были во все времена землепашцами. Мне первому из родни довелось в дальнейшем получить приличное образование. Бабушка моя часто говорила:

– Нюхай друг хлебный дух, – поднося краюху свежевыпеченного хлеба к губам, щекам, к носу.

Я с жадностью нюхал, вдыхал, гордился. Когда мы шли с бабушкой в церковь, по просёлочной дороге, она смотрела на копны и стога, улыбалась, и говорила, что если есть хлеб, значит, будем жить.

Но я больше смотрел не на храм, а на библиотеку. Душа совсем не лежала к ремеслу прадедов, во мне зарождался творческий дух.

Детство я провёл в обществе книг. У меня был довольно растительный образ жизни. Я быстро рос, много размышлял и читал.

Соседка, приятная женщина во всех отношениях, очень родственная душа, постоянно подбрасывала мне то, что мне нравилось из чтива, а потом перешла и на классику. Я много читал и делал себе какие-то интересные пометки в тетрадке.

В семь лет я знал философское утверждение, сделанное на латыни Рене Декартом: «Cogito, ergo sum. Когито, эрго сам. Я мыслю, значит, существую». Это фундаментальный элемент рационализма Нового времени. Может быть, поэтому я смог собрать художественно-историческую информацию о нашем поколении, второй половины двадцатого века…

Пращуры.

Великое переселение стало возможным после отмены крепостного права на Руси в 1861году. Царь Александр II дал крепостным свободу. Письма переселенцев и беглых крепостных из Уфимской и Вятской губернии на родную сторонку о богатом Востоке становились достоянием не только одной семьи, но и зачитывались вслух перед односельчанами. И потянулись в Сибирь бывшие крепостные подальше от мест заточения и рабства в надежде на лучшую жизнь.

Гружёные обозы моих дедов дошли до севера Омской губернии и осели на реке Авяк. Поставили из лиственницы дом-пятистенок с сенями: помимо четырех внешних стен в срубе имелась пятая внутренняя стена: семья большая – двенадцать человек. Перегораживая сруб, стена образовывала две комнаты – теплую – избу с тёплой печью, жесткими полатями, красным и женским кутом, и холодную – кладовую для тулупов.

Здесь в Сибири родился мой отец – Иван.

Первый раз я чуть не погиб через отца. Когда его, полугодовалого малыша, мать ранним утром спросонья по ошибке сбросила с печи на пол, думала, что это кошка под боком шевелилась и мешала ей спать. Бабка-знахарка несколько дней выхаживала настоями из трав потерявшего признаки жизни малыша. На следующий день сурово сказала: «Ежели на третий день не оклемается, то не жилец!». Оклемался, выжил мой отец Иван. Но с тех пор руки стали слегка дрожать, особенно когда сильно волновался. Если бы тогда он не выжил, не родился бы и я. И не было бы этой истории.

Все братья Ивана и деды отроду и от работы имели богатырскую силу. Если деревня проигрывала в кулачном бою соседям, то вызывали братьев. И те своими ручищами загребали хлопцев за рубахи и валили наземь, враз по три мужика с каждого крыла. После кулачного боя улица становилась светлой и кривой: парни шли побитые, покачивались и с «фонарями». Улица с «фонарями»!!!