Читаем Жизнь после смерти полностью

Харрис бьет по столу. — Они нас разоряли! Он берет папку и трясет ей перед Биллом. — И это вы говорите! А! Чья бы корова мычала! Голдман Сакс! Мошенничество с ценным бумагами! Прибыль в миллиардах, а налогов миллионы! Всего пару миллионов! Фраза «пузырь недвижимости» говорит вам о чем-то? Счетами скольких клиентов вы воспользовались? Как много людей потеряли все свои сбережения благодаря вашей жадности и недальновидности?

Билл знает, о чем говорит Харрис, но все это надувательство (ну…большая его часть) происходило на гораздо более высоких уровнях. Он был так же поражен, как и остальные, когда все это вышло наружу. Он был путешественником, а Харрис застрял в этом кабинете, что и казалось ему существенным доказательством собственной невиновности. У него язык чесался сказать, что разориться и сгореть заживо — это две абсолютно разные вещи, но зачем сыпать соль на рану?

— Довольно об этом! — сказал он. — Если вы знаете то, что мне нужно, расскажите мне это. Введите меня в курс дела, и я оставлю вас в покое.

— Это не я закурил, — задумчиво сказал Харрис. — И это не я уронил спичку.

— Г-н Харрис? — Билл чувствует, как все ближе подступают стены. «Если бы мне пришлось здесь сидеть, я бы застрелился», — подумал он. Но если слова г-на Харриса правда, у меня бы не возникло такого желания, как и потребности сходить в туалет.

— Ладно, хорошо. Харрис легонько шлепает губами, не совсем презрительно. — Дело вот в чем. Выйдете через левую дверь, и вы проживете свою жизнь еще раз. От А до Я. Клетчатый флаг на старте. Выберете правую — исчезнете. Пух! Потухнете, как свеча на ветру.

Сначала Билл ничего не отвечает. Он теряет дар речи и не может поверить своим ушам. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Сначала ему в голову приходит Майк и несчастный случай, произошедший с ним в 8-ми летнем возрасте. Затем, эта глупая кража в магазине в 17 лет. Просто шалость, но она могла разрушить все его планы на учебу, если бы отец не вмешался и не поговорил с нужными людьми. То происшествие с Анн-Мари в студенческом общежитии…которое до сих пор иногда преследует его, спустя столько лет. И конечно, самая главная мысль –

Харрис улыбается, и эта улыбка не из приятных. Хорошо, значит, ему все же не стоит верить своим ушам. Или может Харрис просто мстил ему за то, что он предположил, будто Харрис заслужил находиться здесь, в этой бюрократической тюрьме.

— Я знаю, о чем вы думаете, потому что я все это уже слышал. Как вы с братом играли в пятнашки с фонариком, и вы захлопнули дверь, не пуская его внутрь, и случайно отрубили ему кончик мизинца. Импульсивная кража часов в магазине и как отец потянул за нужные ниточки, чтобы вас вытащить.

— Все верно, не судим. Точнее судим только им. Он никогда не давал мне забыть об этом.

— А еще эта девушка в подвале студенческого общежития. Харрис поднимает одну из бумаг. — Полагаю, ее имя записано где-то здесь. Я стараюсь из всех сил поддерживать актуальность файлов — когда могу их найти — но может, вы освежите мою память?

— Анн-Мари Уинклер. Билл чувствует, как загораются щеки. — Но это не было изнасилованием на свидании, даже не думайте. Она сама обвила меня ногами, когда я оказался наверху, а если это не означает согласие, я даже не знаю, как тогда дают добро.

— А она обвила ногами и двух парней на очереди?

Нет. Хочется сказать Биллу, но ее хотя бы не подожгли, умник.

И все же.

Он мог делать первый удар на седьмой лунке или работать в мастерской или разговаривать с дочерью (он сама уже была студенткой колледжа) о ее дипломе, и размышлять, где сейчас может быть Анн-Мари. Что она делает. Что она помнит о той ночи.

Улыбка Харриса превращается в самодовольную ухмылку. Может, это и дерьмовая работа, но кое-что из нее ему доставляет удовольствие. — Вижу, вы не хотите отвечать на этот вопрос, поэтому пойдем дальше. Вы думаете обо всех тех вещах, которые вы измените во время следующего заезда космической карусели. В этот раз вы не станете хлопать дверью, зажав палец своего маленького брата, или не станете красть эти часы в торговом центре Парамуса.

— Это было в торговом центре Нью-Джерси.

Харрис хлопнул папкой, показывая Биллу, что ему насрать, и продолжил. — В следующий раз вы не позволите друзьям трахнуть свою подружку, лежащую в полубессознательном состоянии на диване в подвале, и — самое главное! — вы пойдете к врачу на прием, чтобы сделать колоноскопию, а не отложите ее, ведь вы уже решили — поправьте меня, если я ошибаюсь, — что лучше испытать унижение от засунутого в задницу зодна, чем умереть от рака.

Билл сказал: — Несколько раз я был близок к тому, чтобы рассказать Линн о той вечеринке в общаге. Но мне ни разу не хватило смелости.

— Но будь у вас шанс, вы бы это исправили.

— А вы бы открыли двери фабрики, будь у вас шанс?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее