Жизнь продленная

Она видела его очень недолго. Потом села в хозяйское довоенное кресло с клетчатой груботканой обивкой, откинулась на спинку, забросила ногу на ногу и подперла рукой подбородок. Обычно она сидела так минут пять-шесть перед тяжелой операцией.

«Что-то ты привезешь нам, Горыныч?» — думала она. И боялась, что ничего не привезет нового, что все останется по-старому. И ощущала трепетание какой-то неуверенной надежды. И опять боялась — не спугнуть бы эту надежду…

И потом на работе, занимаясь своими привычными делами (а их в этот день было немного), Ксения Владимировна то и дело устремлялась мыслью вослед Горынину, пытаясь дать ему запоздалые советы и напутствия. И все время чего-то ждала, как ждешь, бывает, обусловленного и очень важного для тебя телефонного звонка. То есть все идет у тебя своим чередом, ты двигаешься и разговариваешь, о чем-то постоянно думаешь, принимаешь какие-то решения, а под всем этим томится и пульсирует твое ожидание. И все твои внешние, видимые действия, разговоры и связанные с ними размышления становятся как бы поверхностными, не захватывающими всей глубины сознания.

Такое состояние было для Ксении Владимировны в новинку, и она не хотела ему поддаваться. Напросилась ассистировать другому хирургу, чтобы целиком занять себя. Потом посидела у койки оперированного, в общем-то зная, что ее присутствие хорошо действует на больных. Случай был нетяжелый, операция несложная, но больной очень нервничал, а в коридоре сидела с платочком в руке его молодая жена и долго не хотела поверить, что с ее капитаном все благополучно.

Ксении Владимировне она поверила и, поглядев на мужа с порога палаты, ушла домой.

— Большое спасибо вам, доктор, большое спасибо, — все повторяла она.

— Это не мне, это доктору Вострикову вы должны говорить спасибо.

— Нет, и вам. За уверенность…

Вечером Ксения Владимировна устроила стирку, хорошо утомилась и считала, что обеспечила себе спокойный сон. Однако ложиться спать было еще рано; они с Горыниным привыкли ложиться попозже. Попробовала читать — не получилось: или не такая была книга, или не такое было состояние и настроение. И она начала просто ходить по комнате, держа перед собою сжатые руки. Комната была немаленькая, с двумя окнами, выходившими на две разные улицы, только в ней многовато собралось необязательной, даже лишней мебели. Мебель осталась у бывшей служанки Марты от сбежавшего с немцами хозяина. Марта побаивалась теперь за свое неожиданное богатство и потому держала большую часть обстановки в комнате подполковника. Так, она считала, будет надежней.

В комнате было два зеркала, не считая маленького трехстворчатого зеркала-складня, которое Горынин возил с собой еще с фронта. Вначале такое обилие отражающих поверхностей смущало и даже раздражало Ксению Владимировну: куда ни ступишь — увидишь себя. Потом они стали подзывать, подманивать к себе, особенно когда требовалось причесаться, или пофасонистей надеть форменный берет, или посмотреть вечером: не слишком ли усталый вид? И так мало-помалу они примирились — зеркала и квартирантка. Однажды, в отсутствие Горынина, Ксения Владимировна даже постояла и повертелась перед зеркалами голая, словно какая-нибудь героиня Золя или Мопассана. (Литература ведь не только отображает поведение людей, но всегда им что-то подсказывает, а то и навязывает.) Так вот, Ксения Владимировна постояла, посмотрела на себя и сделала вывод: «Ну что ж, все у нас пока что в плепорции, как сказал бы чеховский герой». И все было действительно в хорошей норме: ни лишней полноты, ни костлявой худобы. И все вообще было бы хорошо, если бы она не вспомнила, любуясь привлекательным и гордым совершенством своего тела, об одном его тайном изъяне: она уже не могла зачать и выносить ребенка. Она ощутила эту свою ущербность как пустоту внутри, и ее тонкие, по-мужски сильные пальцы хирурга сжались в кулаки… Только на кого теперь бросишься с этими кулаками? На себя? На войну?.. За все свои ошибки и опрометчивые поступки человек расплачивается своим будущим — вот что надо бы знать каждому смолоду.

Больше такие любования не повторялись.

Сегодня Ксения Владимировна, проходя мимо зеркал, замечала в них себя мелькающую, но не останавливалась — не хотела себя видеть. А еще почему-то боялась увидеть в глубине зеркала «проклятую Анну», которой никогда в жизни не видела даже на фотографии…

«Хотя бы уж вызвали в госпиталь, что ли!» — подумалось Ксении Владимировне, и она пожалела, что не напросилась подежурить. Там все идет по-заведенному, и это хорошо… К своим тридцати годам Ксения Владимировна сделала мудрый вывод, достойный, может быть, более зрелого возраста: работа нужна самому человеку не меньше, чем она нужна обществу. И это была не фраза, это было убеждение… С другой стороны, конечно, человеку нужен и дом. Особенно — женщине…