Жизнь прожить – не поле перейти

Утром его разбудила миловидная молоденькая сестра милосердия в черном платье, белой косынке с белоснежным кокошником, в белом переднике и накрахмаленных манжетах.

После всего, что пережил Ефим в окопах, появление этого ангельского создания показалось продолжением какого-то прекрасного сна, но боль в раненой руке вернула его к суровой действительности.

Сестра повела на перевязку. С перевязанной рукой Ефим вышел на улицу.

Была середина осени, но в отличие от средней полосы России, здесь она была мягче и теплее.

Ефим окинул взглядом двор казенного здания, где расположился этапный лазарет и заметил раненого казака, примостившегося на груде бревен. Казак что-то сосредоточенно писал в толстой тетрадке. Ефим понаблюдал за ним некоторое время, а когда тот оторвался от записей, решился подойти и заговорить.

– Здоров, служивый, – приветствовал он казака.

– Здоровей видали, – угрюмо ответил казак, с трудом отрываясь от нахлынувших мыслей.

– Никак тоже стихи пишешь?

– С чего ты взял, – явно не довольный тем, что лезут с расспросами, пробурчал казак.

– Я сам стихи сочиняю, вот только все не соберусь их записывать.

– Нет, это не стихи, – уже мягче проговорил казак.

– А что, коль не секрет?

– Да задумал я написать книгу о жизни казаков, вот и записываю происходящие события, для памяти.

– Эко куда хватил! – удивился Ефим.

– А что? Вона, графия, помещики, богатеи всякие, пишут о своей жизни. А нам, казакам, запрещено, что ли чай?

– Ну, ты и даёшь, – восхищенно проговорил Ефим.

– У нас в станице, тоже много чего интересного происходит, успевай лишь записывать. Вона, анадысь, друзьяк мой, станичник загулял с замужней бабой, жалмеркой, а затем вообще увёл её от живого мужа. Разве это не роман? Похлещи твоего графа Толстого, будя! А сейчас, во время войны? Успеваешь только помечать в тетрадке интересное, чтоб не забыть, для памяти. Да и сами казаки древней многих народов России – матушки.

– Эко куда тебя понесло.

– А что, наши станичные старики гуторят, что донские казаки пошли ещё от воинствующих амазонок древних времён. Мы их прямые потомки.

– Не может такого быть!

– Истинную правду гуторю, – проговорил казак и осенил себя крестным знамением, – к нам на Дон, ещё до войны, ученые люди приезжали, курганы раскапывали, а там могилы находили с бабьими скелетами. Так в курганах, где бабьи кости были, находили ещё мечи, ножи, копья и наконечники стрел. Там же были и бабьи украшения – четки, золотые гребни и разные другие вещи, которыми пользуются только бабы. Ученые люди гуторили, что это могилы женщин – воинов, которые проживали в степях Дона много веков назад, и называли их «амазонками».

– Не верь ему солдатик, – вмешалась в разговор молоденькая сестра милосердия, которая тихо подошла к разговаривающим и остановилась, заинтересовавшись беседой, – ученые люди говорят, что казаки произошли от беглых крепостных крестьян Орловской, Тамбовской и Воронежской губерний. Они сбежали на Дон от господ, да там и осели на постоянное жительство. Это было ещё при правлении матушки-императрицы Екатерины II.

– Да нехай так гуторят. Какие крестьяне и сбежали на Дон, так у нас их «пришлыми» до сих пор прозывают, – обиженно проговорил казак, – а донские казаки произошли от амазонок. У наших казаков даже язык свой есть, отличный от великорусского и иных народов России, проживающих в наших местах.

– А ну, скажи, что-либо на нём, – заинтересованно проговорил Ефим.

– Непосвященный не должен его слышать, а тем более в присутствии бабы. На нем гуторят только казаки промеж себя, а бабам не положено его знать.

– Да брось ты, казак, – стала поддразнивать его сестра милосердия, – всё ты здесь выдумал, так уж честно и скажи, а не морочь людям голову!

Казак зло взглянул на сестру милосердия и произнёс несколько фраз, на каком-то мелодичном, свистящем языке, похожем на пересвист лесных птиц весной.

Сестра милосердия фыркнула и пошла по своим делам, а Ефим произнёс удивленно:

– Здорово у тебя получилось! Ну, и что ж ты сказал?

– Я сказал, что бабам никогда не следует верить. У них одни только глупости, гадости, да пакости на уме.

– И давно ты ведёшь записи?

– Да почитай ещё мальцом был. Лишь научился писать и читать, так меня уже тянуло всё записывать на бумаге. Бывало, станичные хлопцы начнут драку промеж собою, а мне интересно, кто первым начал, за что стали драться, кто победил. Всё это у них расспрошу, а затем записываю в тетрадку. У меня накопилось уже несколько таких тетрадей.

– Не боишься, что потеряются?

– Нет, они в хате, в станице у отца, в сундуке надёжно схоронены.

– Молодец, тебе уже пора книгу писать.

– Вот война закончится, и сяду писать книгу. А пока Россию – матушку от ворога защищать надо.

– И то верно! Откуда ж ты сам такой?

– С Дона я. Есть такая станица Базковская, наши станичники её Базками кличут. У нас там две станицы. Базки и Вёшки, как две близняшки, две сестрицы на противоположных берегах реки раскинулись, друг на друга влюблено глядят, не налюбуются, да в водах батюшки – Дона отражаются.

– Дома кто остался?

– Отец, да жена с дочкой, братья все на войне, а сестер нет.