Жизнь с отцом

Постепенно все изменилось. Чем больше я замечала особенное[24], преувеличенно-любовное отношение мам? к Танееву, тем больше я его не любила. Когда Сергей Иванович приходил, я демонстративно уходила в свою комнату. Его грузная фигура, бабий смех, покрасневший кончик небольшого аккуратного носа все раздражало меня.

Бывало, толстый Емельяныч, подрагивая натянутыми вожжами, подавал к подъезду сани с обшитой мехом полостью, запряженные темно-серой красавицей Лирой, и мам? в бархатной шубе и котиковой шапочке отправлялась за покупками.

— Разве кто-нибудь у нас сегодня будет? — спрашивала я, отлично зная, что придет Танеев.

— Да не знаю, — говорила мам? — может быть, Сергей Иванович зайдет.

А вечером, конфузливо смеясь и потирая руки, появлялся Танеев. Он сидел весь вечер, иногда играя и с удовольствием поглощая зернистую икру и конфеты от Альберта.

Бывало, возвращались мы из пассажа или от Мюра и Мерилиза; мам? перегнувшись вперед, постукивала Емельяныча черепаховым лорнетом по широкой ватной спине:

— Заезжай в Мертвый!

И, обращаясь ко мне, говорила:

— Надо нянюшку Сергея Ивановича проведать.

Я молчала, стиснув зубы. Нянюшка Пелагея Васильевна с ее веснушчатым добродушным лицом и раскачивающейся походкой делалась мне ненавистной. Иногда мы неожиданно заставали дома Сергея Ивановича. Он обычно играл что-нибудь или сидел в своей крошечной столовой и пил чай. Танеев торопливо, неуклюже вскакивал, он не умел быть гостеприимным. Выручала нянюшка. Она приглашала садиться и угощала чаем. Я пряталась в темный угол, внутренне сжималась, из меня нельзя было вытянуть ни одного слова.

Теперь я всячески старалась отговориться от квартетных четвергов: то у меня было много уроков, то болела голова. Да и мам? видя мое настроение, брала меня с собой гораздо реже.

Весной ездили за город с Танеевым.

— Саша, в воскресенье поедем на Воробьевы горы!

— С кем? — насторожившись, спрашивала я.

— Поедут Масловы, Сергей Иванович…

— Не поеду, — говорила я грубо.

— Почему? Непременно поедешь, нечего тебе с уличными мальчишками играть!

Наступало воскресенье. Мам? была ласкова, весела, нарядна. Но чем оживленнее была мам? тем я делалась мрачнее. Я надувалась и всю дорогу молчала.

Ничто не могло развеселить меня.

О, как на склоне наших лет

Нежней мы любим и суеверней…

Это стихотворение почему-то связалось у меня с Танеевым, я его возненавидела и ужасно обрадовалась, когда узнала, что пап? его тоже не любит.

— Отвратительное стихотворение, — говорил он, — воспевает старческую слюнявую любовь!

В этот мучительный период моей жизни я узнала, что такое бессонница. Придешь к себе в комнату измученная злыми, туманными переживаниями, хочется скорее забыться, заснуть. Одним движением сбрасываешь с себя одежду и залезаешь под теплое, связанное мам? одеяло. Что-то бормочет во сне няня, поворачиваясь на другой бок. Глаза слипаются, я задремываю.

— Хор… фиюю, хор… фиюю! — храпит няня.

"Не засну, — думаю я, — ни за что не засну! Вкусные сегодня были вафли с фисташковой начинкой. Почему она мне не дает, а Танееву дает, он сегодня все съел! А противная эта "Песня без слов" Мендельсона — не люблю".

— Хоор… фиюю! Хор… фиюю…

"Господи, не засну! Что мам? старая или не старая? Ей не хочется быть старой!" Я вспоминаю ее оживленное лицо, и вдруг поднимается тоска. "Не думать, не думать, заснуть!"

— Няня, голубушка, няня!

Няня поднимает голову.

— Чего еще?

— Нянюшка, милая, пожалуйста, не храпи!..

— Спи, спи! Одно знай! Выдумает тоже… храплю…

"Почему, когда он приходит, она надевает самое лучшее платье? Господи, заснуть бы скорее, пока няня еще не храпит!"

Кровать под няней скрипит, она ворочается и вздыхает.

"Пап? и Маша тоже не любят Танеева…"

Сначала робко, потом все сильнее, бесстыднее раздается нянин храп. Я всхлипываю. Надо заткнуть уши! Тихонько встаю, достаю вату из комода и затыкаю уши. Делается страшно и невольно прислушиваюсь опять к храпу: хор… фиюю слышится в отдалении. У меня начинает болеть голова. Я выкидываю вату из ушей, сажусь на подушку. За стеной разговор, о чем-то спорят родители. Слышится нервный голос мам? отец тихо уговаривает. Пап? громко, в три колена зевает: ох, ох, ох! Голоса смолкают, в столовой два раза кукует кукушка. "Господи, Господи, какая несчастная, никто меня не любит, мам? мучает. Всем все равно". Мне делается жалко себя, я плачу, плачу и в слезах засыпаю.

Один раз я рассказала Маше, как я ненавижу Танеева, как я мучаюсь. Сначала говорить было страшно, но, взглянув на нее, я вдруг поняла, что Маша знает и мучается так же, как я. Тогда слова полились сами собой, я не могла остановиться, надо было все выложить, что наболело…

Маша даже испугалась. Она старалась успокоить меня, говорила, что нет ничего дурного в том, что мам? любит Танеева.

— Посмотри на отца, как он кроток, терпелив, несмотря на то, что так страдает…

Я знала, что "дурного" не было в чувстве мам? к Танееву, но как же сделать так, чтобы это не мучило? Но этого Маша мне рассказать не умела.

Эх, Маша! Скоро она сама поступила так, что понять ее было невозможно.