Отложив Ваше письмо, в котором столь живо описана потрясающая сцена, я не могла не почувствовать с новой силой одну истину, возможно, достаточно банальную и все же от того не менее впечатляющую, а именно: хорошо выходить за рамки собственной личности, быть вынужденным вблизи видеть страдания, лишения, усилия и трудности других людей. Если сами мы живем в полном благополучии, хорошо напомнить себе, что тысячи человеческих существ претерпевают иную судьбу; хорошо, когда просыпается дремлющая симпатия и получает встряску летаргический эгоизм. Если же, напротив, мы пытаемся одолеть особое горе – личное испытание – своеобразную горечь, которую Бог рассудил подмешать в чашу нашего существования, – то очень хорошо знать, что наша доля не исключительна; когда мы ясно видим, что в мире множество напастей, каждая из которых соперничает, а некоторые и превосходят нашу личную боль, о которой нам так свойственно единолично печалиться, то такое знание останавливает ропот слова и мысли, укрепляя убывающую силу.
Все эти скученные эмигранты претерпели разные беды – у них были свои горькие причины для изгнания; у Вас, наблюдателя, были свои «желания и сожаления» – Ваши тревоги, смешанные с Вашим семейным счастьем и домашним блаженством; эта параллель может быть продолжена, и все же она будет верна, – будет все та же; каждому – шипы в плоть, доля бремени и конфликта для всех.
О том, насколько это положение дел может улучшиться благодаря трансформациям в общественных институтах и изменениям в национальных обычаях, нужно и должно серьезно поразмыслить, но решить эту проблему нелегко. Зло, на которое Вы указываете, велико, реально и совершенно очевидно; лекарство неясно и неопределенно. И все-таки для разрешения сложностей, создаваемых чрезмерной конкуренцией, может послужить эмиграция; новая жизнь в новой стране должна дать новую надежду; более широкое и менее населенное пространство должно предоставить новые возможности для стремлений. Но я всегда думаю, что такой шаг не может не сопровождаться затратой неимоверных физических сил и выносливостью… Я очень рада слышать, что на Вашем пути Вам попался
Возможно, все это и вызывает у Каррера Белла приглушенные стоны, но если это и так, он будет держать их при себе. Это дело, на которое не следует тратить слов, так как никакие слова не могут ничего изменить: это дело его и его положения, его способностей и судьбы».
Мы с мужем настойчиво звали ее к себе до окончательного наступления зимы; вот, что она написала, отклоняя наше приглашение:
«6 ноября.
Если кто-нибудь и соблазнит меня уехать из дома, так это вы, но теперь я никак не могу покинуть свой дом и куда-то направиться. Сейчас я чувствую себя намного лучше, чем три недели назад. Месяц-полтора вокруг осеннего и весеннего равноденствия – это для меня, как я заметила, странно тяжелый период. Иногда напряжению подвергается мой ум, иногда тело; я страдаю от невралгической головной боли или же я нахожусь в глубоком унынии (но не в таком унынии, однако, которое я могу держать при себе). Хочется верить, что в этом году это утомительное время уже позади. Недавно была годовщина смерти моего брата и болезни моей сестры: ничего больше объяснять не надо.
Нельзя же бежать из дома каждый раз, когда мне предстоит подобная битва, кроме того, «рок» последует за мной. А стряхнуть это состояние невозможно. Я отклонила предложение погостить у миссис Х., у мисс Мартино, а теперь я отклоняю Ваше. Но послушайте! Не думайте, что я отмахиваюсь от Вашей доброты или что она не способна творить то добро, к которому Вы стремитесь. Напротив, чувство, выраженное в Вашем письме, подтвержденное Вашим приглашением, попадает прямо туда, куда Вы целитесь, и врачует так, как Вам бы того хотелось.
Ваше описание Фредерики Бремер[220]
полностью совпадает с тем, которое я прочитала, не помню уже, в какой книге. Я расхохоталась, дойдя до упоминания особых достижений Фредерики, переданных Вами с той простотой, которую я на свой вкус сочла бы тем, что французы называют «уморительными». Где вы найдете иностранца без какого-нибудь маленького изъяна такого рода? Жаль».