Жизнь Суханова в сновидениях

Вместе с ним в лифт зашел какой-то неприятный тип. Поскольку голова у Суханова ныла от безуспешного вычисления дат, он не обратил особого внимания на своего попутчика, лишь выхватил краем глаза засаленную джинсовую куртку, бритый затылок и мощную шею, обмотанную шарфом цвета лососины. Не проронив ни слова, этот субъект вышел — Суханов даже не посмотрел, на каком этаже, — и створки дверей задергались и затворились, являя взору свеженацарапанное по диагонали слово «Аквариум»: название какой-то полуподпольной группы, так ему помнилось. Он покачал головой, возмущенный этим неслыханным актом вандализма, совершенным в самой непосредственной близости от его жилья, его святилища, проверил время (было почти девять) и покосился на труп сигареты, окоченевший в углу. В этот момент он осознал, что тонкая нить зеленоватого свечения, дрожавшая в зазоре между полом и дверями кабины, замерла в неподвижности и что лифт, стало быть, не тронулся с места. Суханов стал нетерпеливо давить на кнопку с истертой цифрой восемь, и, к его изумлению, двери тут же открылись — судя по всему, он находился на своем этаже. Нахмурившись, он вышел из лифта, машинально задаваясь вопросом, что общего может быть у его соседей по лестничной площадке, вполне приличной семьи Петренко, с таким подозрительным визитером, — и в это самое мгновение увидел, как шарф цвета лососины исчезает у него в квартире, куда его впустила совершенно незнакомая сутулая девица с сигаретой в зубах, возникшая из жутковатого мелькания теней в прихожей.

С бухающим сердцем Суханов застыл на месте. Девица уже собиралась запереть дверь, когда он стряхнул с себя оцепенение и в гневе шагнул вперед, чтобы потребовать объяснений, но, прежде чем он смог заговорить, на него обрушилась какофония голосов, смеха и бренчания гитарных струн, перебираемых небрежной, но опытной рукой, причем весь этот грохот, как могло показаться, долетал из его собственной гостиной. Он неуверенно шагнул через порог, мимо девицы, взирающей на него с полным равнодушием, и увидел в длинной, зыбкой полутьме удаляющегося коридора толпу людей — кто с рюмкой, кто с сигаретой, — которые оживленно беседовали, отбрасывая гротескные, исполинские тени в неверном пламени бесчисленных свечей всех сортов и размеров, роняющих капли стеарина и возбужденно мигающих с прилавков, полок и даже с пола…

Не двигаясь, смотрел он перед собой, и у него абсурдно мелькнула было мысль, что несостоявшийся бурыкинский прием непонятным образом переместился сюда, вместе с марочными винами, солидными высокопоставленными гостями и всем прочим… Но его тут же поразило, что толпа здесь собралась молодая и странная, что свечи дергаются в диком танце, что по воздуху дурманящими волнами плывут густые запахи ладана и каких-то экзотических специй, а привычная московская квартира в темном сиянии сделалась похожей на заморский грот — и в следующий же миг он сказал себе, что все это чушь, ему ли не знать свою квартиру, просто лифт остановился не на том этаже, не зря же лифтер предупреждал о недавней неисправности?

Стараясь дышать глубоко и ровно, он отступил назад, через порог, чтобы проверить бронзовую табличку, красовавшуюся над дверным глазком.

На ней стоял номер пятнадцать. Номер его квартиры.

Молча закипая, Суханов стал собираться с мыслями. Ему вспомнилось, как он сказал дочке, что вернется не раньше полуночи. Ее имя — Ксения, ах, Ксения, Ксения! — подступающей головной болью застучало в висках.

— Ну, входить будем или как? — лениво спросила девица в дверях. — А то сейчас начнется. — Она с деланой небрежностью затянулась сигаретой и добавила бредовую фразу: — Ладно хоть со своим галстуком. На всех, говорят, не хватило.

На одно мгновение он переполнился желанием выставить эту нахальную особу из своего дома — да и разогнать весь этот сброд, и включить везде свет, и задуть все эти нелепые свечи, и распахнуть настежь все окна, чтобы выветрить отвратительные сладковатые запахи, и пресечь раздражавшее его пение — жиденький мужской голос, плывущий на волнах редких гитарных аккордов, блеющий на тему того, что истинные поэты кончают жизнь трагически, причем безвременно… Но тут же он подумал, что должен сначала разыскать Ксению, пристыдить ее перед всеми ее друзьями — и, быть может, добившись от нее раскаяния, наконец-то провести с ней тот разговор, который он откладывал на месяцы, а то и годы, с тех самых пор, когда она стала отдаляться, прятаться за своими стихами, музыкой, книгами, бог знает чем еще… Преисполнившись внезапной решимости, он кивнул насупленной девице, вошел в квартиру безымянным, безобидным посетителем, таким, как все, и стал вглядываться в потемки сквозь запотевающие стекла очков.