- Ты иди, - предложила женщина девушке. – Василий там один с девчонками. А нас и так двое!
Галя ушла. Иринке стало так вдруг одиноко, такая тоска навалилась, такой вдруг ненужной себя почувствовала. Вот, у других – праздник. А что у нее? Тем более, что и схватки внезапно прекратились.
- Может, пойду я? – женщина встала в дверях ординаторской, опершись на косяк.
- Куда это? – старшая грозно взглянула на пациентку. – Сама рожать надумала!
- Так не рожаю же.
- Родишь, - сурово резюмировала медсестра. – Сейчас врач придет, родишь.
Ирину определили в палату, где кроме нее было еще пятеро рожениц: две ее возраста, две, наверное, уже даже слегка за сорок, а одна, постоянно лежавшая лицом к стене – совсем молоденькая, лет семнадцати. Женщины достали каждая свой нехитрый домашний провиант, выложили все на одну тумбочку, так и встретили новый год. Только самая юная, так и не поворачивалась к ним, ни с кем не разговаривали и не знакомилась.
Ирину пришлось стимулировать. Почти полтора суток лежала она под капельницами. Родила только третьего января. Мальчика. Ребенок даже не вскрикнул. Мать отметила синюшность новорожденного и безвольно свисавшие ручки и ножки, а потом вдруг потеряла сознание.
Очнулась быстро. Спросила про ребенка, но все только отводили глаза и переводили разговор на другую тему.
Потом пришла врач. Измерила пульс, проверила живот.
- Все в порядке. Переводиться будем в послеродовую палату.
- А сынишка мой, - прошептала Ирина.
- Будет еще сынишка, если захотите. Под каким именем мужу отдавать?
- Илья, - ответила женщина сквозь слезы.
В послеродовой палате оказались все те же, с кем новый год встречали, знакомиться не пришлось. И даже молоденькая лежала, все так же, отвернувшись к стене.
Встретили Ирину молча, про ребенка не спрашивали, видимо, медсестра предупредила. Женщина была благодарна. Хотелось тоже отвернуться лицом к стене и плакать, плакать, плакать…
Принесли малышей на кормление. Привезли на каталке. Белые, длинненькие столбики. Раздали матерям. Ирина чувствовала тягучесть в груди. Невостребованное молоко давило. Было очень больно. Но боль физическая немного делала терпимее боль душевную. Женщина смотрела, как другие берут малышей, стараются наглядеться, натискаться за несколько отведенных минут.
Только молодушка так и не повернулась на призыв сестры.
- Климова! – несколько раз повторила та. – Бери ребенка. Голодный ведь!
Ребенок капризничал. Но молодая мать, как лежала лицом к стене, так и не пошевелилась.
- Нет, посмотрите на нее! – начала стыдить медсестра. – Родное дитя для нее…
- Можно я покормлю? У меня грудь набухла, больно уже, - перебила Ирина.
Медсестра посмотрела на мать, на малыша, на дверь. А потом махнула рукой и протянула ребенка Ирке.
Это был мальчик. Очень худенький, красненький, с золотистым пушком, выглядывающем из-под пеленки. Малыш схватил сосок женщины и принялся сосать. «Голодный какой» - с теплом подумала Ирина. Ребенок быстро наелся и заснул. Женщина улыбнулась, понюхала нежную кожицу. Пахло очень вкусно. Молоком, нежностью, теплом…
Мальчика теперь на кормление приносили ей. Молодая мамаша повернулась на второй день, пристально посмотрела на Ирину и сына. Куда-то вышла…
На следующий день молодушку выписали. Ирине ее «сладкого мальчика» не принесли.
- Как это? – со слезами она спрашивала медсестру. – Она же и смотреть на него не хотела! Оставит ведь, сдаст в детдом! Почему со мной не поговорила!
Женщина плакала без перерыва сутки. У нее подскочила температура, начали делать какие-то уколы. Но они не помогали. Ужасно кружилась голова, болело сердце и душа. Хотелось побыстрее домой, чтобы забыть запах мальчика, его пушок на теплой макушке.
Ирина встала среди ночи, чтобы пойти в туалет. Дошла до поста. Доковыляла еле-еле. Вдруг начало мутить. Стало больно в груди. Женщина почувствовала, как меркнет свет перед глазами… Ее душа вылетела из тела, пронеслась над городом, заглянула в лица спящих Аллки и Анки, нашла ребенка с золотистым пушком на голове, ехавшего в вагоне на руках у матери, и увы, больше не вернулась в тело…
Глава 6. И городу дорог огород у дороги.
На время похорон сначала Илюшеньки, потом Ирины, Серафима забирала девочек к себе в деревню. Малышки привольно чувствовали себя с крестной матерью и двоюродными старшими сестрами и братом. Аленка и Нютка были самыми младшими, любимыми. А из-за полусиротства – балуемыми не только членами семьи, но и всеми деревенскими соседями. Кто леденца принесет, кто игрушку нехитрую смастерит, кто одежонку подсунет, а муж Серафимы свалял настоящие валеночки. Сестрички топали в них во дворе: от коровника к сараю, от козы Глашки к борову Пашке. Деловито кормили животных, тайком слизывали снежинки с пуховых варежек, пока не отшлепал двенадцатилетний Димка.
Аня была бойчее, говорливее. Забиралась ко всем на колени, могла подластиться, если что. Про мать и отца почти не вспоминала. Тем более, в деревню приехала и Галя, взявшая отпуск по семейным обстоятельствам. Нютка звала ее «няня», задорно смеялась на всю избу и чаще получала по «пятой точке» за шкодливость.