Жизнь взаймы

— Вас любит «зеро» — «ничто», — сказал Фиола.

За столом появилась старуха с черепахой. Она села напротив Лилиан. Лицо у нее было злое. В промежутках между ставками старуха шепталась о чем-то со своей черепахой. На ее желтом пальце свободно болталось кольцо с бриллиантом необычайной красоты. Шея у старухи была морщинистая, как у черепахи, — и вдруг стало видно, что они очень похожи друг на друга. Глаза у обеих были почти без век и, казалось, состояли из одних зрачков.

Лилиан ставила теперь попеременно то на «черное», то на «тринадцать». Подняв через некоторое время взгляд, она увидела, что Клерфэ подошел к другой стороне стола и наблюдает за ней. Сама того не сознавая, она играла так же, как когда-то играл Волков. Лилиан стало ясно, что Клерфэ это тоже заметил. Из чувства протеста Лилиан продолжала ставить на «тринадцать». На шестой раз «тринадцать» вышло.

— Довольно, — сказала Лилиан.

Собрав со стола жетоны, она сунула их себе в сумочку. Она выиграла, но не знала сколько.

— Вы уже уходите? — спросил Фиола. — Но ведь эта ночь — ваша. Вы сами видите, что она ваша. Это уже никогда не повторится!

— Ночь прошла. Стоит только раздвинуть занавески, как здесь настанет бледное утро, которое превратит всех нас в призраков. Спокойной ночи, Фиола. Продолжайте игру!

* * *

Когда Лилиан вместе с Клерфэ вышла на улицу, Ривьера предстала перед ней в своем первозданном виде; такой она была до того, как ее открыли туристы. Небо в ожидании восхода солнца отливало светло-желтым, как латунь, и голубым; море на горизонте было совсем белым и прозрачным, словно аквамарин. На нем покачивалось несколько рыбачьих суденышек с желтыми и красными парусами. Берег был пустынным; по улицам не проезжала ни одна машина. Ветер доносил с моря запах лангустов.

Лилиан так и не поняла, когда именно вспыхнула ссора. Клерфэ что-то говорил; только немного погодя она начала вникать в смысл его слов. Его ревность к Волкову вдруг прорвалась наружу.

— Что мне делать? — услышала Лилиан его слова. — Мне приходится бороться с тенью, с невидимкой, с человеком, которого здесь нет и который благодаря этому маячит повсюду и неуязвим; он во сто крат сильнее меня, потому что его нет, он безгрешен, потому что его нет, он само совершенство, потому что его нет, он обладает ужасающим преимуществом — он отсутствует, и это дает ему в руки сильнейшее оружие против меня. А я здесь, и ты видишь меня таким, каков я на самом деле, таким, как теперь, ты видишь, как я выхожу из себя, как я несправедлив (называй это так), как я мелочен и глуп. А в противовес мне перед тобой стоит его грандиозный идеальный образ; он не ошибается, потому что ничего не делает и ничего не говорит, и с ним так же бесполезно бороться, как бесполезно бороться с воспоминаниями о мертвых.

Лилиан в изнеможении откинула голову назад.

— Разве это не так? — спросил Клерфэ, ударяя ладонью по рулю. — Скажи, что это не так! Я сразу почувствовал, почему ты уклоняешься от разговора со мной. Я знаю, что из-за него ты не хочешь выйти замуж за меня! Ты хочешь вернуться обратно. Вот в чем дело! Ты хочешь вернуться обратно!

Лилиан подняла голову. О чем он говорит? Она посмотрела на Клерфэ.

— О чем ты?

— Разве я говорю неправду? Разве ты не думала об этом только сейчас?

— Сейчас я думала о том, что самые умные люди могут быть поразительно глупыми. Не прогоняй меня силой.

— Я — тебя? Я делаю все, чтобы тебя удержать.

— Неужели ты думаешь, что таким способом можно удержать меня? Господи!

Голова Лилиан опять упала на грудь.

— Ты напрасно ревнуешь, Борис не примет меня, если я даже захочу вернуться.

— Какое это имеет значение? Главное — ты хочешь обратно!

— Не гони меня обратно! О боже, неужели ты совсем ослеп?

— Да, — сказал Клерфэ. — Наверное! Наверное! — повторил он. — Но я ничего не могу с собой поделать. Это выше моих сил.

* * *

Они молча ехали к Антибу по шоссе Корниш. Навстречу им двигалась повозка, в которую был впряжен ослик. На повозке сидела девочка-подросток и пела. Измученная Лилиан посмотрела на нее со жгучей завистью. Она вспомнила старуху в казино, которая протянет еще много лет, снова посмотрела на смеющуюся девочку и подумала о себе. Она переживала одну из тех минут, когда все казалось непонятным и все трюки были бесполезны, когда ее захлестывало горе и все ее существо в бессильном возмущении вопрошало: «Почему? Почему именно я? Что я такое сделала, почему именно меня должно все это постигнуть?»

Ничего не различая от слез, она смотрела на сказочную природу. Сильный аромат цветущих деревьев разносился по всей окрестности.

— Почему ты плачешь? — спросил Клерфэ с раздражением. — Честное слово, у тебя нет никаких причин для слез.

— Да, у меня нет никаких причин.

— Ты изменяешь мне с тенью, — сказал Клерфэ горько, — и ты же еще плачешь!

«Да, — думала она, — но тень зовут не Борис. Сказать Клерфэ ее имя? Но тогда он запрет меня в больницу и выставит стражу у ворот. Я буду сидеть за дверьми с матовыми стеклами, вдыхать постылые запахи дезинфекции и благих намерений и вонь человеческих экскрементов, пока меня не залечат до смерти».