Жизнеописание Льва

Никто не смотрит сейчас на вовсю бушующую грозу и сквозь мрак — на кусты, которые сгибаются под потоками воды. На соседний нежилой дом, где оторванный ставень сильно раскачивается от порывов ветра и ударов дождя. Даже издалека и даже сквозь дождь слышно — но никто не слушает! — как он громко стучит то о стену, то о раму окна, которое отвечает стеклянным дребезжанием. И вот там, где оторван ставень, изнутри открывается оконная створка. Сама? Из открытого окна высовывается рука. Рука? Кто-то пытается притянуть и закрепить ставень, но, не закрыв предварительно окна, это сделать невозможно. И рука это понимает. Она исчезает, оставив все, как есть. Никто этого не увидел.

Никто, кроме Вовы.

Тут жахает особенно сильно, и в комнате гаснет свет. Фильм утягивается в тоненькую горизонтальную полоску и исчезает.

— Ну вот, как всегда, на самом интересном! — говорит Лариса Витальевна.

Суета, темнота. Но вот уже огонек мерцает внутри прозрачного кокона керосинки, оставляя на его стенках черные мазки.

— Вряд ли свет быстро включат, а серия уже заканчивалась, — говорит подсвеченная колеблющимся светом Покровская.

Толкотня в дверях. Зонты вспархивают над головами и врезаются друг в друга. И — аистами, аистами шагать по дорожке, вздымая ноги над лужами и помещая их на островки суши.

Покровская проводила, возвращается в комнату.

— М-да-а-а… — говорит ее муж Борис.

— Да, — говорит она. — Надо как-то прекращать эти киносеансы. Вот пригласила один раз Ларису Витальевну, и весь поселок повадился. А она, нет, это тоже надо додуматься, с внуками прийти!

— М-да, — говорит муж.

Ливень.

Анатолий: бесполезная газета над головой, дорога киснет под скачущими ногами, на крыльце поскользнулся, дома никого, сразу к холодильнику, спасительная водка, толстая граненая рюмка. Посмотрел долгим взглядом в окно, где дождь избивает клубнику, вылил водку обратно в бутылку, поставил на место, рюмку помыл, убрал.

Светлана: тамбур электрички, кусты, поле, забооооор, опять кусты, неразборчивое объявление станции, пустая платформа, плакат «Что тебе дороже: жизнь или сэкономленные минуты?», указатель «В Москву». Двери открылись. Вышла, открыла красивый импортный зонт. Ступеньки вниз, ступеньки вверх. Соседняя платформа, указатель «Из Москвы», плакат «Что тебе дороже: жизнь или сэкономленные минуты?». Свистит встречная электричка. Заходит. Неразборчивое объявление, кусты, роооообаз, елоп, ытсук.

Дождь прошел, и свет дали. Дачные сумерки разбавлены фонарями и окнами; особенно хороши застекленные террасы — их густое желтое сияние обещает уют и покой. Там, конечно же, пьют чай с вареньем и ведут тихие беседы. Еще там, возможно, происходит нечто волшебное, отчего замирает сердце в предчувствии сказочных событий. Ночью они, вполне вероятно, начнут происходить.

Лева с мамой гуляют в вязаных кофтах и резиновых сапогах. Мама поет «L’amour est bien plus fort que nous», Лева чинит дорогу. Ему очень радостно, что в первый же день случились и грибы, и Сахрановы, и вот даже дорога. Он уже почти не помнит, что его смерти желали — пусть понарошку. Он ищет по обочинам крупные камни и кладет в лужи. Иногда не кладет, а роняет, орошая себя грязными брызгами. Темные струйки текут по голым ногам внутрь резиновых сапог. Наконец Лева уже не может найти нормального камня. Уперев руки в колени, он вприсядку высматривает камни.

— Лева, не уходи далеко! — говорит вслед мама.

В этот момент Катя и Вова выбегают из калитки.

— А давай попросим лото! — говорит Катя.

— У Покровских только домино!

— У дяди Кости есть!

— К нему далеко, папа не разрешает!

— А мы быстро! Скажем, Покровских дома не было! Ой! Здрасте, теть Тань!

И скорее бегом дальше. Лева провожает их взглядом.

— Он ей сказал? — шепотом спрашивает Катя.

Вова пожимает плечами.

Лева смотрит, как они припускают по улице и как смешно сталкиваются на повороте к даче Покровских: Вова хочет к ним, а Катя — бежать дальше. Побеждает Катя: они бегут дальше.

Мама зевает и говорит:

— Лев! Хватит, а? Пошли пройдемся, завтра дочинишь свою дорогу.

Она берет его за руку, и они отправляются на прогулку.

Дача Константина — это вам не мещанские грядки. Хирургам столичных больниц не пристало выращивать клубнику. Они живут среди сосен и елей; сначала сирень, а потом жасмин и шиповник дурманят их сердца влажными вечерами.