Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

Закончив эти вещи, я для вице-короля дона Пьетро толедского в его саду в Поццуоло расписал фреской капеллу, украсив ее тончайшей лепниной. Для него же предполагалось расписать еще две большие лоджии, но дело это не состоялось по нижеследующим причинам. Так как между вице-королем и названными монахами возникли какие-то недоразумения, пристав со своей стражей явился в монастырь, чтобы задержать аббата и нескольких монахов, которые во время процессии повздорили из-за местничества с черными монахами. Однако монахи оказали сопротивление и, призвав на помощь человек пятнадцать юношей, которые вместе со мной выполняли лепные и живописные работы, ранили нескольких стражников. И вот, так как юношей этих пришлось под покровом ночи как-нибудь удалить, они все разбежались кто куда.

XXV. Оставшись, таким образом, вроде как в единственном числе, я не только не успел расписать лоджии в Поццуоло, но и не написал всех двадцати четырех картин из Ветхого завета и из жития св. Иоанна Крестителя, которые, поскольку жить мне долее в Неаполе надоело, я взял, чтобы их дописать, с собою в Рим, откуда я отослал их в законченном виде обратно в Неаполь. Там они были развешаны вдоль панели и на шкафах из орехового дерева, выполненных по моим рисункам и архитектурным проектам в сакристии церкви Сан Джованни Карбонаро при августинском монастыре братьев отшельников-обсервантов. Этим же монахам незадолго до этого я для одной из наружных капелл их церкви написал на дереве распятого Спасителя и сделал это по просьбе их генерала Скрипандо, ставшего впоследствии кардиналом. Также на середине подъема лестницы в названном монастыре я написал фреской св. Иоанна Евангелиста, созерцающего Богоматерь, облаченную Солнцем, стоящую на лунном серпе и увенчанную двенадцатью звездами[4480]

.

В том же городе для флорентийского купца и моего ближайшего друга мессера Томмазо Камби на четырех стенах одной из зал в его доме я изобразил Времена года, а на террасе, где я устроил фонтан, — Сон и Сновидение. Для герцога Гравина я написал волхвов, поклоняющихся Христу на образе, который он увез в свои владения, а для Орсанки, секретаря вице-короля, — другой образ с пятью фигурами вокруг Распятия и много всяких картин[4481]

.

XXVI. Однако хотя я был на очень хорошем счету у тамошних синьоров, зарабатывал много, а количество заказов с каждым днем увеличивалось, все же, поскольку люди мои разбежались, я рассудил, что хорошо было бы мне вернуться в Рим, так как в Неаполе я за целый год достаточно уже заработал. Так я и поступил, и первая моя работа в Риме была сделана для синьора Рануччо Фарнезе, бывшего в то время архиепископом Неаполя, а именно четыре огромнейшие створки, написанные маслом на холсте, для органа неаполитанского епископства. С наружной стороны на них изображены пять святых, покровителей этого города, а с внутренней — Рождество Христово с пастухами и царем Давидом, распевающим под звуки цитры следующие слова: «Dominus sixit ad me»

и т.д. Написал я также вышеупомянутые двадцать четыре картины и еще несколько, заказанных мне мессером Томмазо Камби, и все они были отправлены в Неаполь. Отделавшись от всего этого, я написал пять картин со Страстями Господними для Раффаэлло Ачайуоли, который увез их в Испанию[4482].

В том же году, когда кардинал Фарнезе решил расписать залу канцелярии во дворце Сан Джорджо, монсиньор Джовио, которому хотелось, чтобы это было выполнено моею рукою, заказал мне много рисунков с различными замыслами, каковые, однако, осуществлены не были[4483]. Как бы то ни было, но кардинал в конце концов остановился на том, чтобы росписи эти были выполнены фреской и притом как можно скорей, к определенному, твердо намеченному сроку. Зала эта имеет в длину несколько больше ста пальм, в ширину — пятьдесят и столько же в высоту. На каждой из торцовых стен, имевших, таким образом, пятьдесят пальм в ширину, была написана одна большая история, а на одной из продольных стен — две, на другой же, где мешали окна, никаких историй написать было нельзя, и потому я написал там нечто подобное изображенному на торцовых стенах. А для того чтобы не повторять такого же цоколя, какой до того художники, как правило, подводили под все истории, делая его вышиной от земли по крайней мере в девять пальм, я ради разнообразия и новизны изобразил возникающую из земли лестницу под каждой из историй и притом каждый раз по-разному. И далее я изобразил, как по этим лестницам постепенно начинают подниматься фигуры в соответствии с данным сюжетом, пока они не доходят до того уровня, где, собственно, и начинается самая история. Было бы слишком долго и, пожалуй, слишком скучно перечислять все особенности и все подробности этих историй, и потому я вкратце коснусь лишь самого главного.