Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

XXXIII. Тем летом, отправившись по окончании этих работ во Флоренцию, на хоругви, которую носят в процессиях аретинского сообщества Сан Джованни де'Педуччи, я написал с одной стороны св. Иоанна, проповедующего толпе, а с другой – его же, крестящего Спасителя. Когда же, закончив эту роспись, я тотчас же переслал ее к себе домой в Ареццо для передачи представителям этого сообщества, случилось так, что французский кардинал д'Арманьяк, монсиньор Джорджо, находясь проездом в Ареццо и зайдя между прочим посмотреть на мой дом, увидел эту хоругвь, а так как она ему очень понравилась, он, предлагая за нее большую цену, всячески старался ее приобрести, чтобы послать ее королю Франции, однако я не пожелал обманывать тех, кто мне ее заказал, и хотя многие мне говорили, что я мог бы для них сделать другую такую же, я не был уверен, удастся ли мне написать ее столь же хорошо и столь же тщательно. Немного спустя, выполняя просьбу мессера Аннибале Каро, о которой он еще задолго писал мне в одном, ныне напечатанном, своем письме, я изобразил на картине Адониса, умирающего на коленях у Венеры, согласно вымыслу Феокрита. Эта вещь была впоследствии и, собственно говоря, вопреки моему желанию, переправлена во Францию и подарена мессеру Альбиццо дель Бене вместе с другой моей картиной, изображающей Психею, любующуюся спящим Амуром, которого она освещает светильником, а он просыпается, обожженный искрой, которая упала на него из этого светильника. Все эти фигуры, обнаженные и в натуральную величину, произвели такое впечатление на Альфонса, сына Томмазо Камби, что этот юноша, в то время красавец, образованный, талантливый, хорошо воспитанный и милый, попросил изобразить его в обнаженном виде и во весь рост в облике Эндимиона, охотника, в которого влюблена Луна. Его белизна и окружающий его причудливый пейзаж освещены сиянием луны, которое среди ночного мрака воссоздает весьма правдоподобный и естественный ландшафт, ибо я всеми силами старался в точности передать все те оттенки цвета, которыми обычно белая желтизна лунного света окрашивает освещаемые им предметы. После этого я написал две картины для посылки их в Рагузу, причем на одной была изображена Богоматерь, а на другой Оплакивание, а для Франческо Тотти я тогда же написал на большом холсте Мадонну с младенцем на руках и Иосифа. Картину эту, которую я, безусловно, написал с величайшей тщательностью, на какую я был способен, он увез с собой в Испанию.

XXXIV. Завершив все эти работы, я в том же году отправился повидать кардинала де'Монти в Болонью, где он был папским легатом. Я провел с ним несколько дней, и, помимо многих других бесед, он так хорошо сумел доказать мне и убедить меня вескими доводами, что я, загнанный им в тупик, решил сделать то, чего я до того ни за что не хотел делать, а именно жениться. И вот, согласно его желанию, я посватался к дочери Франческо Баччи, благородного аретинского гражданина.

XXXV. Возвратившись во Флоренцию, я написал большую картину с Богоматерью совсем по-новому и с большим количеством фигур, а получил ее мессер Биндо Альтовити, который заплатил мне за нее сто золотых скудо и увез ее в Рим, где она и поныне хранится в его доме. Написал я, кроме этого и тогда же, много других картин, как то: для мессера Бернардетто деи Медичи, для превосходного врача мессера Бартоломео Страда и других моих друзей, о которых упоминать не стоит.