Жнецы Страданий

Юноша весь извелся, гадая, как извернуться и попасть в царство горшков и сковородок, а потом плюнул и перед праздником Колосовика нагло соврал старшей стряпухе Матреле, будто крефф отправил его к ней в помощники. Ночью же, начищая горшки и скобля полы, выуч молился Хранителям, чтобы наставник его не хватился, чтобы никто из кухарей не нашел закиданную ветошью кадку с опарой, притулившуюся у печи, а Матрела не обнаружила бы пропажу меры муки и нескольких яблок. Обошлось. Пирог вышел румяный, с золотистой корочкой. Не позабыли руки, как тесто месить!

Ныне же таилось его чудо под скамьей, в углу смотровой площадки, что на Главной башне, дожидалось вечера. И хотя отец с матерью всю жизнь учили сына, что воровство – грех, Тамир, запустивший руки в кладовую, не дрогнув, утащил еще и прошлогоднего меда.

Будет девкам сегодня Велик день. И плевать, что в Цитадели не принято провожать лето и встречать осень. Пускай что хочет говорит наставник, да только есть в году дни, которые надо встречать как предки завещали – по обычаям. Ну а коли поймают их, все одно – кнутом накажут только зачинщика, а он за одну улыбку Айлиши готов хоть пять раз на седмице поротым быть.

Тамир зашел в комнатушку и застыл пораженный. Прекрасная девушка при свете лучины читала свиток. Тонкая рука с длинными нежными пальцами, белая, будто сияющая кожа, тени от ресниц на щеках…

Красавица! Какая же она красавица!

Врет крефф. Не может такая девка всю жизнь провозиться с болезными и немощными! Не может такого быть, чтобы никто не назвал ее своей! Юноша сжал кулаки.

Ну уж нет!

Вопреки всему отучатся, отдадут Цитадели двухлетний долг служения и вернутся под родной кров, к родительскому очагу. И он сам – сам! – введет ее в свой дом, и ни один Ходящий ему не будет страшен, и ничьего осуждения он не побоится. Никому не позволит обидеть! Лишь бы набраться храбрости, открыть девушке свое сердце. Лишь бы не оттолкнула. Лишь бы любила.

– Айлиша, – негромко окликнул парень.

Чтица встрепенулась и, увидев того, кто ее позвал, расцвела.

– Тамир! Ты уже от Донатоса вырвался?

– Я его сегодня не видел, – улыбнулся он. – Надысь неподалеку упырь бродил, крефф его второй день ловит.

– Этот поймает, – убежденно сказала девушка. – От него ни живой, ни мертвый не уйдет.

– Да уж, – помрачнел выученик, однако уже через миг лицо просветлело. – Ну его. Сегодня праздник, ты помнишь?

Она наморщила лоб, силясь вспомнить, какой Велик день выпадает на последние дни месяца плодо́вника, и тут же потрясенно выдохнула:

– Колосовик! Я бы и не вспомнила…

– Совсем вы с Лесаной одичали тут. – Тамир покачал головой. – Ничего, зато я вспомнил. Вот дождемся воительницу нашу – будет вам радость. Главное, к месту прокрасться незаметно.

– А ежели поймают? Вон, Фебр с Лесанки глаз не сводит, как коршун следит, – испугалась Айлиша.

– Не поймают. Мы тихонько, после вечери, когда все спать улягутся.

– Куда? – Девичьи глаза загорелись любопытством. – Куда покрадемся?

– А вот не скажу, – улыбнулся Тамир и осторожно убрал с высокого чистого лба волнистую прядь. – Терпи до ночи, раз Велик день проморгала.

Целительница потупилась, а потом фыркнула:

– Больно надо!

Но он-то видел, как снедало ее любопытство. И становилось от этого весело.

– Скорей бы Лесана пришла, – вздохнула Айлиша и снова склонилась над свитком, пытаясь хоть как-то скоротать время и приблизить вечер.

Да только лгала себе юная лекарка. Ей не хотелось возвращения подруги. И в этот же миг девушка ужаснулась себе и своим мыслям. Неужто Лесана хоть раз мешала им? Нет. Не случалось такого. Мешать не мешала, а вот… лишней была.

За своими размышлениями целительница даже не заметила, что и на лице Тамира отразилось легкое разочарование. Юноша, глядя на зарумянившуюся девушку, уже пожалел, что не сможет провести вечер с ней наедине. Но, видимо, услышали Хранители его чаяния – не пришла Лесана. Клесх, поди, задержал. И стало влюбленным от этого и радостно и неловко одновременно.

Как впотьмах бежали босиком через пустой двор, как поднимались по крутой лестнице на площадку, оскалившуюся в черное небо зубцами бойниц, они запомнили смутно. Потому что сердце обмирало от ужаса от царящей над миром ночи, от легчайшего эха, разбуженного легкими шагами босых ног. Рука дрожала в руке, и дыхание застревало в горле от волнения, от предвкушения, от близости…

И лишь теперь, сидя на расстеленном плаще, поедая пирог и глядя на бескрайнее, усыпанное звездами небо, два юных выуча Цитадели поняли, что только ради таких вечеров и стоит жить.