Жорж

Между тем близился час рассвета. С каждой минутой Лайза, казалось, испытывал все большее беспокойство. Ждать дольше нельзя было; под предлогом, что ему нужно пощупать пульс больного, он подошел к Жоржу и тихо произнес несколько слов.

— О чем вы говорите и чего хотите, дорогой друг? — спросил его Пьер Мюнье.

— Вы должны знать, чего он хочет, отец, — ответил Жорж, — он хочет, чтобы я не попал в руки белых, и спрашивает меня, чувствую ли я себя достаточно хорошо, чтобы меня можно было перенести в Большой лес.

— Перенести тебя в Большой лес! — воскликнул старик. — Такого слабого! Нет, это невозможно.

— Но ведь другого выхода нет, отец, иначе меня арестуют у вас на глазах и…

— Что им нужно от тебя? Что они могут тебе сделать? — спросил встревоженный Пьер Мюнье.

— Что им нужно от меня, отец? Они хотят расправиться с ничтожным мулатом, осмелившимся бороться против них и, быть может, на какой-то миг заставившим их дрожать от страха. Что они могут мне сделать?! О! Самую малость, — улыбаясь произнес Жорж, — они могут отрубить мне голову в Зеленой долине.

Старик побледнел и задрожал всем телом. Было ясно, что в его душе совершается жестокая борьба. Затем он поднял голову и, глядя на раненого, прошептал:

— Схватить тебя, отрубить тебе голову, отнять от меня моего мальчика, убить его, убить моего Жоржа! Только за то, что он красивее их, смелее, образованнее… Пусть только они придут сюда!..

И с отвагой, на которую еще пять минут назад он казался неспособным, старик ринулся к карабину, пятнадцать лет висевшему на стене без применения, схватил его и воскликнул:

— Да! Да! Пусть придут, и тогда посмотрим! Вы лишили бедного мулата всего, господа белые, лишили его самоуважения, и он промолчал; если бы вы захотели лишить его жизни, он и тогда не произнес бы ни слова, но вы хотите отнять у него сына, чтобы посадить в тюрьму, чтобы пытать его, отрубить ему голову! Ну, господа белые, приходите, и тогда посмотрим! Пятьдесят лет в нас зреет ненависть; приходите же, настало время свести с вами счеты!

— Прекрасно, дорогой отец, прекрасно! — воскликнул Жорж, приподнявшись на локте, лихорадочно блестящими глазами глядя на старика. — Прекрасно! Теперь я узнаю вас!

— Итак, решено, идем в Большой лес, — сказал старик, — и посмотрим, осмелятся ли они преследовать нас. Да, сын, отправляемся; уж лучше быть в Большом лесу, чем в городе. Там мы под Божьим оком; пусть Бог видит и судит нас. А вы, друзья, — продолжал мулат, обращаясь к неграм, — ведь вы всегда считали меня хорошим хозяином?

— О да! Да, да! — в один голос воскликнули негры.

— Разве вы не говорили много раз, что преданы мне не как рабы, а как родные дети?

— Да, да!

— Так вот, настал час, когда вы должны доказать мне свою преданность.

— Приказывай, хозяин, приказывай! — закричали все.

— Входите, входите все!

Комната наполнилась неграми.

— Знайте, — продолжал старик, — мой сын решил спасти вас, дать вам свободу, сделать вас людьми, и вот расплата. Но это еще не все; они хотят отнять его у меня, смертельно раненного, истекающего кровью. Хотите его защитить, спасти его, решитесь ли вы умереть за него и вместе с ним?

— Да, да! — закричали все.

— Тогда идем в Большой лес, в Большой лес! — произнес старик.

— В Большой лес! — повторили негры.

Вслед за тем люди поднесли сплетенные из веток носилки к дивану, на котором лежал Жорж, переложили на них раненого, четыре негра взялись за ручки носилок и вынесли его из дома. Их сопровождал Лайза, за ним следовали остальные негры; Пьер Мюнье вышел последним, оставив дом открытым, брошенным, безлюдным.

Шествие почти из двухсот негров продвигалось по дороге, ведущей из Порт-Луи в Большой порт; спустя примерно полчаса колонна повернула направо, двинувшись к подножию Срединной горы, чтобы достичь истока Креольской реки.

Прежде чем повернуть за гору, Пьер Мюнье, замыкавший колонну, поднялся на холм и в последний раз обратил взгляд в сторону покинутого им прекрасного дома. Перед его глазами раскинулась богатая плантация тростника, маниоки и маиса, роскошные купы грейпфрутовых деревьев, ямбоз и такамаков; на горизонте высились величественные горы, подобно гигантской стене обрамлявшие его необъятное поместье. Он подумал, что понадобилось три поколения честных, трудолюбивых людей, каким был он сам, чтобы на этой земле создать рай. Вздохнув и смахнув слезу, он поспешил к носилкам, где его ожидал раненый сын, ради которого он покидал родные места.

XXIV

БОЛЬШОЙ ЛЕС