Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша

— Ну-с, Бурьен, сегодня мы отправляемся спать в Тюильри. Вы счастливец: вам не нужно выставлять себя на обозрение, вы идете, куда вам вздумалось. А я должен шествовать во главе процессии; мне это скучно, но я вынужден давать пищу глазам — это благотворно действует на народ. Директория держалась чересчур скромно, потому и не пользовалась никаким уважением. В армии простота к месту; в большом городе, во дворце правитель должен привлекать к себе взгляды всеми возможными средствами, но идти к этому надо исподволь. Моя жена поедет смотреть апартаменты Лебрена; если хотите, отправьтесь с ней.

В одном из окон павильона Флоры, жилища Лебрена, Жозефина, «сияющая красотой», — рассказывает нам г-жа д'Абрантес, — наблюдает за спектаклем в обществе Гортензии, Каролины и «своего рода двора». Это, действительно, был спектакль. Во дворах Тюильри и на площади Карусели выстроились три тысячи солдат с оркестрами, командовали ими Ланн, Мюрат и Бесьер^[218]. Торжественное шествие началось на сравнительно узкой и неправильной по форме площади Карусели, куда сходились улицы квартала, расположенного в ту пору между Лувром и Тюильри. За отрядом тяжелой кавалерии ехали государственные советники в фиакрах, переименованных тогдашними газетами в «колесницы»; регистрационные номера на этих экипажах были заклеены бумажными полосами. Затем выступал оркестр из пятидесяти пестро разряженных и раззолоченных музыкантов. За оркестром следовали верхом чины штаба, щетинившиеся трехцветными плюмажами. После министров, также двигавшихся в наемных экипажах, скакали телохранители Бонапарта — всадники в киверах и зеленых доломанах с красными шнурами. Рустам на своем арабском коне гарцевал непосредственно перед консулами. Их окруженную телохранителями коляску влекла под гром фанфар шестерка белых лошадей, подарок императора Франца после подписания мира в Кампо-Формио.

Раздались оглушительные крики: «Да здравствует Бонапарт!»

У часового павильона герой празднества вылез из коляски, бросил взгляд на Жозефину и вскочил на коня. Его коллеги-статисты сразу проследовали в апартаменты, а первый консул предварительно объехал строй войск. Он задержался перед новой консульской гвардией. Выстроенные двумя шеренгами от выхода на площадь Карусели до ворот Тюильри консульские гвардейцы были одеты в медвежьи шапки и трехцветную форму: синие мундиры, белые гетры, отвороты и обшлага, красные погоны и выпушка.

Затем войска церемониальным маршем прошли перед своим вождем. Когда мимо него проносили знамена 96-й, 43-й и 30-й полубригад^[219]

, знамена, от которых остались только почернелые древки да обрывки иссеченных пулями полотнищ, Бонапарт снял треуголку и склонился к шее коня.

Затем он быстрым шагом направляется в свое новое жилище и находит его печальным, «как всякое величие». Там тоже убирают все следы Революции.

— Вышвырните отсюда все это, я не желаю видеть подобные мерзости, — распоряжается Бонапарт, указывая на красующиеся повсюду фригийские колпаки.

В тот же день въезда в Тюильри он приказывает — символический приказ! — выкорчевать дерева Свободы, в большом количестве посаженные во дворе дворца: они затрудняют доступ света в покои. Он заставляет также соскрести надпись, которую до сих пор можно было прочесть на одной из кордегардий, примыкающих к решетке на площади Карусели: «Десятого августа 1792 года королевская власть свергнута и никогда больше не воспрянет».

«Никогда» — тоже не французское слово.

Оказаться в Тюильри — это далеко не все, — скажет Бонапарт Бурьену, прогуливаясь по галерее Дианы. — Трудность в том, чтобы там и остаться. Кто только не жил в этом дворце? Бандиты, члены Конвента… Кстати, взгляните: вон дом вашего брата. Не оттуда ли я наблюдал^[220]

, как штурмовали Тюильри и захватили доброго Людовика Шестнадцатого? Но будьте спокойны: пусть только сунутся снова…

Он устраивается на втором этаже, в бывших покоях Людовика XVI. Жозефина предпочла выходящий в сад первый этаж, хотя оттуда, к несчастью, нельзя любоваться лужайками и клумбами, когда сидишь, — слишком высоко расположены окна. Жозефина невольно думает о королеве. Мария Антуанетта жила здесь во время долгой агонии монархии^[221]: здесь она поселилась вечером 6 октября 1 789; здесь, по возвращении из трагического бегства в Варенн она увидела в зеркалах своей спальни, что волосы у нее совершенно поседели; отсюда, наконец, она утром 10 августа отправилась в собрание, которому предстояло в тот же день низложить ее.

— Я никогда не буду здесь счастлива, — вполголоса бросает Жозефина, осматривая вместе с Гортензией свои покои, украшенные на современный лад, что не очень-то гармонирует с потолками и деревянными панелями времен Короля-солнца^[222].