Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша

Он был невозмутим, словно его не вынудили внезапно вскочить с постели; я в этом уверена, потому что в ту минуту, по непонятной для меня самой причине, целиком сосредоточила внимание только на нем, особенно на лице и его выражении в такую минуту. Оно было спокойно и невозмутимо, хотя и чуждо безразличия: он стоял бесконечно выше общей опасности. Он еще не исполнил свой земной удел и чувствовал это. Рапп и г-н Лакюэ, а может быть, Лемаруа, один из наиболее преданных Бонапарту людей в те годы, вернулись из парка, куда они сразу же побежали, и доложили, что лошадь одного из гвардейцев упала, угодив ногой в кротовину на лужайке перед замком. От удара карабин выстрелил и перебудил весь замок. Выслушав доклад адъютанта, первый консул расхохотался, задержался около маленького барабанщика, стоящего на площадке парадной лестницы, и крикнул:

— Жозефина, перестань плакать. Всему виной крот. Оно и понятно: это вредное животное. Что же касается гвардейца — двое суток ареста, чтобы не гонял верхом по моим клумбам. Как я догадываюсь, он сам изрядно перетрусил, поэтому ограничимся легким наказанием. Доброй ночи, сударыня, ложитесь и спите спокойно.

И уже удаляясь в свои покои, прибавил:

— Ах, Господи, как вы бледны, госпожа Жюно! Что, перепугались?

— Да, генерал, и очень.

— Серьезно? Подумать только, что я считал вас неустрашимой! К тому же такие вещи не касаются женщин. Но главное, чтобы они не плакали. Ладно! Felice notte, signora Loulou, dolce riposo.

— Felicissimo riposo, signor generale^[254].

И я отправилась спать».

Жозефина не любила ложиться рано и часто продолжала вечер, играя на бильярде или в триктрак. Как-то раз, когда она уже была императрицей, ей случилось, поскольку весь ее двор уже отошел ко сну, попросить Констана, мужнего слугу, сыграть с ней партию.

* * *

На всю жизнь Жозефина запомнила тягостную сцену в Бютаре. В тот день у нее была сильная мигрень, и она предпочла остаться в Мальмезоне. Бонапарту же очень хотелось посетить Бютар, бывший охотничий домик Людовика XVI, который он присоединил к Мальмезону.

— Поехали, поехали с нами, — твердил первый консул. — На воздухе тебе станет легче. Это лучшее лекарство от всех хворей.

Жозефина не посмела отказаться и села в коляску вместе с Эмилией Лавалет и Лорой Жюно, ожидавшей ребенка.

«Наполеон, — рассказывает последняя, — ехал впереди с Бурьеном. Он даже не взял с собой дежурного адъютанта на эту прогулку, которой первый консул радовался, как школьник вакациям. Он то скакал галопом вперед, то возвращался и хватал жену за руки, словно мальчуган, бегущий за матерью, который убегает, возвращается, снова убегает и возвращается ее поцеловать, а потом опять удирает».

Внезапно экипаж остановился перед ручьем с довольно крутыми берегами, Жозефина расспрашивает посыльного, тот отвечает, что переезжать вброд здесь рискованно.

— Не поеду в Бютар этой дорогой! — восклицает г-жа Бонапарт. — Скажите первому консулу, что, если он не знает другой дороги, я вернусь в замок.

Коляска круто развернулась, но тут галопом подлетает Бонапарт. Он явно взбешен.

— Что это еще за новые капризы? Поворачивай обратно! — приказывает он кучеру, коснувшись его плеча хлыстом.

Экипаж снова разворачивается и останавливается перед «роковым ручьем».

— Пошел! — командует Наполеон молодому кучеру. — Рвани вперед, потом отпусти вожжи и проедешь.

Жозефина издает пронзительный крик, от которого, — рассказывает Лора, — «загудел лес». Она, понятное дело, разражается слезами и ломает руки.

— Ни за что не останусь в коляске! Дай мне вылезти, Бонапарт! Ну, пожалуйста, дай мне вылезти!

Бонапарт пожимает плечами.

— Перестань ребячиться. Прекрасно вы проедете в коляске. Ты слышал, что тебе сказано? — добавляет он, обращаясь к кучеру.

Тут вмешивается Лора Жюно.

— Генерал, — говорит она, делая посыльному знак отворить дверцу коляски, — я в ответе за жизнь ребенка и не могу оставаться в экипаже. Толчок будет слишком силен и может не просто причинить мне вред, но и убить меня, — добавляет она, смеясь, — а вы ведь не хотите этого, генерал, не так ли?

— Я? Причинить вам самомалейший вред? Господи, конечно, нет. Вылезайте, вы правы: толчок может вам очень повредить.

Г-жа Жюно делает вид, что собирается выбраться из экипажа, но медлит, чтобы прийти на помощь Жозефине.

— Но толчок может повредить и госпоже Бонапарт, — продолжает она. — Ведь окажись она в моем положении…

При этих словах, — повествует Лора, — «первый консул уставился на меня с таким забавным изумлением, что я не спрыгнула на землю, а осталась стоять на подножке, заливаясь смехом, как сумасшедшая девчонка, какой тогда и была. И вдруг он ответил мне взрывом смеха, кратким, но таким громким и звонким, что мы вздрогнули. Наконец я выскочила, и Наполеон, который, чуточку посмеявшись, тут же принял серьезный вид, заметил мне, что прыгать вот этак — неосторожно с моей стороны. Затем, словно боясь, что недостаточно едко выразил жене свое неудовольствие, распорядился:

— Поднимите подножку, и вперед!»

Бедная Жозефина так бледна, что Лора, не сдержавшись, говорит Наполеону: