Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша

1 1 декабря г-жа де Богарне подает прошение о «прекращении телесной близости и раздельном проживании». Два месяца спустя прево Парижа разрешает наконец Розе остаться в аббатстве Пантемон и обязывает Александра, которого признает виновным в разрыве, оплачивать расходы по содержанию и пропитанию его детей. Это решение задержалось не только из-за обычной медлительности правосудия, в XVIII веке еще более поразительной, чем в наши дни, но также из-за чисто материальных интересов. Всплывает некая темная история, побуждающая стороны пролить потоки чернил. Речь идет о медальоне, подаренном маркизом своей невестке и проданном ею, чтобы оплатить ее расходы в связи с рождением маленькой Гортензии. Г-н де Ла Пажри согласился быть крестным новорожденной, но он находился на Мартинике и «физически не мог», — уточняет Роза, — взять на себя расходы по крещению. Из документов по этой тяжбе мы узнаем, что г-жа де Богарне получала на все свои потребности содержание в 3000 ливров, то есть 18 000 наших франков, а это ничтожно мало, из чего понятно, что она была просто вынуждена продать драгоценность, чтобы покрыть непредвиденный расход.

Вскоре судебная процедура уже не удовлетворяет Александра. В пятницу 4 февраля 17 85 он устраивает «открытое и насильственное» похищение маленького Евгения. Роза в слезах умоляет парижского прево о помощи и жалуется на «жестокие приемы» мужа, который обрек ее на «болезненные переживания и самые ужасные волнения». Она требует, чтобы г-на де Богарне заставили как можно скорее вернуть ей, матери, «этот самый дорогой залог» под страхом «наложения ареста на имущество и доходы».

К счастью, дело до этого не доходит.

4 марта 1785, день в день через месяц после похищения, Александр — несомненно, благодаря г-же де Реноден — складывает оружие. Роза получает полное удовлетворение. Виконт униженно признает, «что был не прав, написав 8 июля и 20 октября вышеупомянутой даме письма, на которые она жалуется, которые были продиктованы неистовством и несдержанностью молодости и о которых он сожалеет, тем более что по его возвращении во Францию как общество, так и его отец свидетельствовали в пользу его жены». Короче, Александр честно отказывается от всех своих обвинений. Он больше не попрекает жену бурной молодостью и признает Гортензию своей дочерью. Кроме того, он навещает ее в Нуази и привозит ей «игрушки с ярмарки». Наконец г-н де Богарне объявляет: он готов предоставить «г-же своей супруге» то, что она могла бы получить от него в судебном порядке.

Таким образом, не достигнув еще двадцати двух лет, Роза оказалась свободной. Она получала на себя и дочь 6 000 ливров (30 000 наших франков) в год, а Евгений должен был по достижении пяти лет возвратиться к отцу. Молодая женщина была теперь вправе жить где заблагорассудится. Но ей было так хорошо в Пантемоне, общество в нем собралось такое приятное, что она задержалась в аббатстве до осени. Там, в приемных-гостиных, в садах, в изящно обставленных комнатах «маленькая американка», как кое-кто еще называл ее, стала утонченной парижанкой, парижанкой XVIII века, усвоив неподражаемое и с тех пор непревзойденное изящество уходящей в прошлое эпохи.

Скоро из куколки появится бабочка.

Роза сумела развить в себе то, что дано креолке от рождения, — восхитительную томность, природное обаяние, ласкающую глаз походку, свойственную девушкам с Карибских островов, гибкое тело, все в ямочках и созревшее теперь для любви. Красота ее становится заметна. Роза научилась — навсегда научилась — подавать себя в выигрышном свете. Зубы у нее вскоре испортятся, поэтому смеется она полураскрытым ртом и так, что смех словно вырывается из горла, что — теперь она это знает — делает ее еще более соблазнительной. Она научилась приправлять любой разговор очаровательными мелочами, несколько легкомысленными, конечно, но так ловко поданными, так мило непринужденными, что женщина, владеющая таким умением вести беседы, этим, осмелюсь так выразиться, светским слогом, обязательно кажется умницей. Каждодневно общаясь с женщинами вроде г-жи Бетизи, г-жи де Мезьер, аббатисы Пантемона, или графини Поластрон, фрейлины Марии Антуанетты, освоившись в этом обществе, которое, смеясь и остря, шло к гильотине, тюрьме или изгнанию, Роза научилась «хорошему тону», понятию, которое немыслимо передать языковыми средствами XX века. Сегодня о ней сказали бы: «Она была умницей», но то значение, которое влагалось в это слово накануне великой бури, тоже исчезло из нашего языка. Виконтессу де Богарне высоко ценили в пансионе для женщин из хороших семей. Ее несчастье сделало ее «интересной». Ее жалели. Она не оставляла собеседниц равнодушными, и общества ее искали.