Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша

Александр уязвлен. Он, одушевленный надеждой стяжать лавры, затерялся в Карибском море среди дикарей, а тем временем его жена танцует и ездит на ужины! Разумеется, ему ни на секунду не приходит в голову вспомнить о собственных изменах. «Разрываемый на части многими женщинами», не считая г-жи де Лонпре, он становится также любовником некоей г-жи де Тюрон, у которой остановился в Фор-Руайале, Это не мешает ему разыгрывать из себя невинную жертву: «Итак, я спрашиваю вас, что мне думать обо всем этом, — пишет он жене ужасную для него правду… — В конце концов, время, великий разрушитель наших горестей и радостей, откроет мне глаза на мое несчастье и либо даст мне сил вынести его, либо образумит меня».

Роза по-прежнему не пишет, и в июле 17 83 разражается драма.

«Этот брак не будет счастливым…»

Ворожея с Мартиники.

«Сядь я за письмо в первую минуту бешенства, мое перо прожгло бы бумагу».

Такими неистовыми словами Александр начинает послание к жене от 8 июля 1783.

Что же случилось?

В половине июня Александр узнал — и наш читатель догадывается, что не от Розы — о рождении в Париже маленькой Гортензии. В одной из гостиных Фор-Руайаля — у барышень Юро — присутствующие поздравляют счастливого, «преисполненного чванства отца». Вот тогда эта маленькая язва, г-жа де Ла Туш де Лонпре и вмешивается в разговор с такими примерно словами:

— Дочь у госпожи де Богарне не может быть от вас, поскольку до девяти месяцев недостает двенадцати дней. А женщины чаще перенашивают, чем недонашивают.

Будущая королева Голландская была зачата по возвращении г-на де Богарне из Италии 25 июля 17 82, и с самого начала беременности жены виконт в своих многочисленных письмах, ни разу не поставив под сомнение свое отцовство, то и дело намекал на скорое рождение у него второго ребенка, чему он сильно радовался. Надеясь, что это будет сын, он даже заранее назвал его Сипионом. Спору нет, между 2 5 июля 17 8 2 и 10 апреля 17 83 всего восемь месяцев и шестнадцать дней, и мы вправе задаться вопросом, не пыталась ли Роза в ожидании возвращения мужа утешиться в чьих-либо объятиях. Конечно, зная легкомыслие будущей Жозефины в таких вопросах, есть основания проявить предельную осторожность в суждениях, но, по всей видимости, Гортензия действительно была дочерью виконта де Богарне.

Как бы то ни было, Александр сначала только пожимает плечами. Ну нет, он не простофиля! И тогда г-жа де Ла Туш де Лонпре, если уж не из ревности, то с досады на любовника за его привязанность к молодой жене, сообщает ему, что кое о чем порасспросила на острове. Она потолковала с негром Максименом, рабом с плантации Пажри, и тот рассказал ей, что у Розы до отъезда во Францию было здесь много романов. Раб даже назвал имена — некоего офицера г-на де Б., идентифицировать которого нам не удалась, и г-на д'Э. —  г-на д'Эрё.

Максимен заговорил, потому что г-жа де Ла Туш «осыпала» его деньгами. Затем любовница г-на де Богарне адресовалась к рабыне Брижитте, прислуживавшей Розе в Пажри, но попытка оказалась безуспешной. Брижитта не захотела говорить. Тогда Александр решает расспросить ее сам. Г-жа де Ла Пажри оставила нам описание этой сцены. Молодая рабыня опровергает все, что Максимен наговорил г-же де Ла Туш. Конечно, м-ль де Ла Пажри, девушка «кроткая и любезная», могла привлечь в дом своего отца офицеров из «числа знакомых отца и дяди», но одна она никуда не выезжала: «ее всегда сопровождали» мать, отец или дядя.

— Слушай, Брижитта, — перебивает Александр, — перестань притворяться. Твоя хозяйка призналась мне, что не раз писала господину д'Эрё, а ты хранила письма в своей шкатулке, чтобы их не нашла ее мать, и что у тебя еще сохранилась часть этих писем, которые она поручает мне забрать у тебя. Теперь я ее муж, и мне было бы неприятно, если бы эти письма кто-нибудь увидел. Верни их мне, а я уж о тебе позабочусь. Да, я отсыплю тебе по десять монет за каждое письмо. Дай мне хотя бы одно и получишь двадцать золотых.

Брижитта не теряет голову и отвечает, что ее хозяйка не могла сделать подобное признание «господину виконту».

— Я никогда не знала за ней никаких увлечений, никогда не видела, чтобы она кому-нибудь писала, — поясняет она.

— Не робей так, — не отстает Александр. — Тебе нечего бояться: твоя госпожа сама велела мне забрать у тебя письма.

— А я ничего и не боюсь, сударь, — возражает рабыня. — Нет у меня писем. Я не знаю никого, кому писала бы моя госпожа. Она никогда мне их не давала. И не могла вам сказать, что они у меня. Я нисколько не боюсь, что вы отдадите меня в руки правосудия, а то и подвергнете пытке, и ничего другого сказать вам не могу.

— Я понимаю: не хочешь сказать. Не вздумай рассказывать о нашем разговоре, иначе будешь иметь дело со мной. От этого зависит твоя жизнь. Поэтому никому ни слова.