Жозефина. Письма Наполеона к Жозефине

Молодая особа, взявшаяся утешать его, не пожалела красок для живописания историй, в которых мадам Реноден и Жозефина играли, может быть, и различные, но одинаково пикантные роли. Сколько правды могло быть в этих историях? Точно неизвестно, но, судя по рассказам Монгальяра и Терсье, можно представить, что значительная доля.

Александр, услышав интригующие подробности, весьма правдоподобно оскорбился. И, в свою очередь, высказал возмущение в письме к Жозефине, составленном в патетически-сильных выражениях. Письмо это – любопытный документ, заслуживающий того, чтобы быть приведенным здесь в наказание за любовные грехи молодости креолки:

«Если бы я написал вам в первый момент бешенства, мое перо прожгло бы бумагу, и вы подумали бы, слушая все мои ругательства, что я выбрал момент хандры или ревности, чтобы писать вам. Но уже более трех недель прошло с тех пор, как мне стало известно, по крайней мере отрывками, то, что я сообщаю вам.

Несмотря на отчаяние моей души, несмотря на бешенство, которое душит меня, я сумею сдержаться. Сумею холодно сказать вам, что вы в моих глазах – самое подлое создание; что пребывание мое в этих странах дало мне возможность узнать о вашем гнусном поведении; что мне до мельчайших подробностей известна интрига ваша с месье де Б., офицером Мартиникского полка, потом таковая же с месье д’Н., пассажиром на "Цезаре"; что мне не остались неизвестными ни способы, избранные вами для того, чтобы доставлять себе удовольствия, ни люди, употребленные вами, чтобы облегчить вам это; что Бригитта получила свободу только за свое молчание; что Людовик, теперь уже умерший, тоже был посвящен в тайну. Мне известно, наконец, содержание ваших писем, и я привезу вам один из сделанных вами подарков.

Итак, поздно притворяться, и ввиду того что мне не остались неизвестными никакие подробности, у вас имеется только один исход – добровольное признание. Что касается раскаяния, то я не требую его от вас, вы к нему неспособны. Существо, которое смогло в момент приготовлений к отъезду принимать в свои объятия любовника, хотя знало, что предназначается другому, не имеет души: оно ниже всех плутов в мире.

Если вы рискнули рассчитывать на сон матери и бабушки, совсем неудивительно, что вы сумели обмануть вашего отца. Я оправдываю их всех и считаю виновной только одну вас. Вы одна могли обманывать целую семью и принести позор и бесчестие в чужую семью, которой недостойны.

После стольких проступков и жестокостей что думать об облачках, о спорах, случавшихся в нашем обиходе? Что думать о последнем ребенке, появившемся на свет через восемь месяцев и несколько дней после моего возвращения из Италии?

Я вынужден принять его, но, клянусь небом, он от другого, в его жилах течет чужая кровь! Он никогда не узнает моего срама и, клянусь, никогда не заметит ни по заботам о его воспитании, ни по хлопотам о его устройстве, что он обязан своим появлением на свет адюльтеру.

Но я должен избегнуть подобного несчастья в будущем. Никогда, никогда не позволю я еще раз меня опозорить!

Так как если бы мы жили под одной кровлей, вы были бы для всех почтенной женщиной, то будьте добры немедленно по получении моего письма отправиться в монастырь. Это мое последнее слово, и ничто в мире не в состоянии поколебать меня в этом.

Я посещу вас по возвращении моем в Париж только один раз. Я хочу побеседовать с вами и передать одну вещь. Но, повторяю, ни слез, ни протестов! Я уже восстановлен против всех ваших стараний, и все мои усилия будут направлены к тому, чтоб еще более вооружиться против подлых клятв, столь же низких, сколь и презираемых.

Несмотря на все ругательства, какие ваша злоба будет расточать на мой счет, вы знаете меня, сударыня. Вы знаете, что я добр, чувствителен, и, я уверен, в глубине души вы отдадите мне справедливость. Вы будете упорно отрицать всё, потому что с первых дней вашей жизни ложь обратилась для вас в привычку. Но внутренне вы, тем не менее, будете убеждены, что получаете только заслуженное.

Вероятно, вам неведомы способы, употребленные мной для раскрытия стольких мерзостей. Я же открою их только моему отцу и вашей тетушке. С вас достаточно почувствовать, что люди очень нескромны, главным образом, когда есть повод жаловаться. Кроме того, вы писали, вы даже пожертвовали письма месье де Б. тому, кто был его преемником. Вы также пользовались цветными людьми, нескромность которых добывается ценой денег.

Смотрите же на срам, которым будем покрыты вы, я и наши дети, как на кару небесную, вами заслуженную, ценой которой я заслужу сожаление всех честных сердец.

Прощайте, сударыня, пишу вам в двух экземплярах, и оба будут последними письмами, которые вы получите от вашего отчаявшегося и обездоленного супруга.

P.S. Сегодня отправляюсь в Сан-Доминго и рассчитываю быть в Париже в сентябре или в октябре, если мое здоровье не пошатнется от тяжести путешествия в таком ужасном состоянии. Полагаю, что после этого письма не застану вас у себя. И должен предупредить вас, что вы найдете во мне тирана, если не исполните в точности сказанного мною вам».