Жребий Салема

Она пыталась сказать Эду, чтобы он перестал, что сейчас не время. Что прошло уже целых девять лет. Но руки настойчиво водили по коже, гладили живот и ласкали пупок, а потом скользнули вверх и бесстыдно обхватили груди.

Она хотела сказать, что они стоят у окна, что их запросто могут увидеть прохожие, но слова застряли в горле, а потом Ева почувствовала, как его губы коснулись руки, плеча и с жадной настойчивостью потянулись к шее. В кожу впились зубы, и он, покусывая, стал жадно сосать, и она снова хотела его остановить, боясь, что останутся засосы, а Ральф их обязательно заметит…

Но опять не смогла произнести ни слова, да уже и не хотела. Теперь ей было все равно, кто их мог увидеть голыми и бесстыжими.

Она перевела мечтательный взгляд на огонь, чувствуя, с какой ненасытной жадностью действуют его губы и зубы, а черный дым заволок раскаленное небо и превратил день в ночь. Но и в ней продолжал бушевать огонь, расцвечивая алыми пульсирующими соцветиями ночные джунгли.

А потом действительно наступила ночь и город погрузился во мрак, но огонь продолжал буйствовать, пока не закрутился в калейдоскопе странных образов, которые непонятно как сложились в залитое кровью лицо. У незнакомца был орлиный нос, глубоко посаженные пронзительные глаза, полный и чувственный рот, частично прикрытый густыми усами, и зачесанные назад, как у музыкантов, волосы.

– Валлийский комод, – откуда-то издалека послышался голос, и Ева поняла, что это говорил он. – Тот, что стоит в мезонине. Думаю, что он отлично подойдет. А потом мы займемся ступеньками… Нужно быть готовыми ко всему. – Голос стих, и языки пламени тоже.

Осталась только мгла, и она в этой мгле, спящая или погружавшаяся в сон. Ева подумала, что сон будет долгим и сладким, но в то же время горьким и темным, как воды реки забвения Леты.

Снова послышался голос – на этот раз Эда.

– Пойдем, милая. Вставай. Нужно сделать что он велел.

– Эд? Эд?

Перед ее глазами возникло его лицо, но не в языках пламени, а ужасно бледное и какое-то неживое. И все же она его снова любила… даже сильнее, чем раньше. Ей так захотелось, чтобы он поцеловал…

– Пошли, Ева.

– Это сон, Эд?

– Нет… не сон.

Сначала она испугалась, но страх тут же прошел, сменившись знанием. И вместе со знанием пришел голод.

Она посмотрелась в зеркало, но в нем отразилась только пустая спальня. Дверь в мезонин была заперта, ключ лежал в ящике, но это было не важно. Теперь никакие ключи не нужны.

Они просочились сквозь щель между дверью и косяком.

30

В три часа ночи кровь в жилах становится густой и течет медленно. В это время душа либо пребывает в блаженном неведении, либо впадает в полное отчаяние. Третьего не дано. В три часа ночи мир скидывает с себя яркую праздничную мишуру и становится похожим на самого себя – старую шлюху с ввалившимся носом и стеклянным глазом. Веселость становится наигранной и хрупкой, как в описанном Эдгаром По замке, осажденном Красной смертью. Ужас вытесняется скукой пресыщения. Любовь есть сон.

Паркинс Гиллеспи с трудом, будто после тяжелой и продолжительной болезни, проковылял от письменного стола к кофейнику в углу кабинета. Ориентиром во времени ему служил разложенный пасьянс. Несколько раз с улицы доносились крики, слышались непонятные продолжительные гудки клаксона, а однажды мимо окон кто-то пробежал. Он не выходил на улицу узнать, в чем дело. Морщины на его озабоченном и осунувшемся лице, казалось, стали еще глубже от мыслей, не дававших ему покоя. Он надел на шею крестик, медальон со святым Христофором и V-образный знак, символизировавший призыв к миру. Он и сам не знал, зачем это сделал, но с ними чувствовал себя спокойнее. Паркинс решил, что если удастся пережить сегодняшнюю ночь, то завтра с утра оставит на полке свой жетон возле связки ключей и уедет куда подальше.

Мейбл Уэртс сидела на кухне с чашкой остывшего кофе, впервые в жизни закрыв ставни и отложив бинокль в сторону. Впервые за шестьдесят лет ей не хотелось ничего видеть и слышать. Ночь бурлила слухами, о которых ей ничего не хотелось знать.

Билл Нортон направлялся в камберлендскую больницу после полученного телефонного звонка (сделанного, когда его жена была еще жива), и на его лице застыла маска непонимания и тревоги. Тишину нарушал мерный стук щеток стеклоочистителя, пытавшегося справиться с усилившимся дождем. Билл старался ни о чем не думать.

В городе были и другие жители, которые сумели пережить ночь либо во сне, либо бодрствуя, так и не подвергнувшись нападению вампиров. Многие из них были одинокими людьми, у которых в городе не имелось родственников или близких друзей. Они даже не подозревали о том, что происходит.

Но те, кто не спал, включали свет во всем доме, и проезжавшие через город водители (а несколько машин действительно проехало, направляясь в Портленд или на юг) удивлялись, как в таком заурядном на вид поселении столько домов залито огнями в самый разгар ночи. Полагая, что где-то, наверное, случился пожар или авария, проезжие невольно притормаживали, но, так и не увидев ничего похожего, прибавляли скорость и больше об этом не думали.