Журнал Наш Современник №10 (2003)

Подведём некоторые итоги. Сейчас, по прошествии почти 60 лет, можно со всей определённостью сказать, что восстание в Варшаве, как реализация принятой концепции “двух врагов”, с военной точки зрения являлось авантюрой в прямом смысле этого слова. В эту авантюру, преследовавшую узкокорыстные групповые интересы захвата власти в столице и стране, были втянуты, а затем загублены десятки тысяч людей, разрушена Варшава. Политическая и моральная ответственность за это решение полностью лежит на польском эмигрантском правительстве и командовании АК, какие бы усилия раньше и сейчас ни предпринимались в целях их оправдания. Пожалуй, прав польский сенатор А. Велёвейский, который совершенно справедливо, как представляется, обратил внимание на важную политическую составляющую принятия руководством АК решения о начале восстания, отметив, что

“отказ от борьбы в Варшаве и сдача её русским означали бы сведение на нет всей пятилетней деятельности подпольной Польши и капитуляцию”** .

Что касается самого решения пойти на восстание, то оно было, несомненно, кардинальной ошибкой лондонского эмигрантского правительства, поскольку тогда ещё не были исчерпаны все возможности компромиссного решения вопроса о власти в освобождаемой Польше.

Эти оценки ни в коей мере не относятся к рядовым участникам восстания. Без сомнения, само восстание, как и военные действия Польши против германских войск в сентябре 1939 года, вписали в летопись истории Второй мировой войны яркие страницы массового героизма солдат и населения польской столицы. Однако героизм повстанцев и созданный в Польше своеобразный романтический культ этого героизма не могут заслонить проблему ответственности за заранее обречённое восстание***. Требования к Москве оказать помощь ценой тысяч жизней советских солдат являются по меньшей мере наивными, поскольку само восстание было направлено против СССР. Кремль это прекрасно понимал и не хотел идти на дополнительные жертвы. К тому же ставка им была уже сделана на дружественный Польский комитет национального освобождения.

Нами приведена, как кажется, убедительная аргументация, свидетельст­вующая о том, что в приостановлении наступления Красной Армии на Варшаву определяющую роль играли военные, а не политические причины. Не мог Сталин, руководствуясь одними политическими соображениями в отношении Варшавского восстания, искусственно задержать проходящее через Варшаву более важное во всех отношениях наступление на Берлин (опередить союз-ников!).

К сожалению, так сложилось, что определённый антироссийский оттенок, который кое-кто в Польше сейчас пытается придать мероприятиям, посвя­щённым годовщинам восстания, не приблизил, а скорее отдалил объективное понимание событий 1944 года. Неужели был прав в момент восстания начальник штаба АК генерал Пелчиньский, который, имея в виду восстание, злорадно завил:

[…] “и я зажёг этот большой пожар для того, чтобы его огонь вёл через темноту будущие поколения: мне удалось выкопать пропасть между российским и польским народами по крайней мере на 10 поколений”*.

Однако такой подход не должен обескураживать истинных сторонников честного российско-польского сближения. Мы должны надеяться на дальнейшее сотрудничество с польской стороной в деле выяснения имеющихся в истории “белых пятен”, в том числе и всей правды о Варшавском восстании.

 

Послесловие

“Советская оккупация” Польши:

миф или действительность?

 

За последние 10 лет вместе с общественно-государственными измене­ниями в Польше произошел кардинальный сдвиг и в польской историографии, которая полностью сменила свои методологические и идеологические ориентиры по освещению роли СССР в истории XX века. В частности, период 1944—1990 гг. ею стал рассматриваться исключительно как оккупация Польши со стороны “империи зла”, “враждебной Польше державы”**. При этом данное утверждение не подкрепляется каким-либо более или менее углублённым анализом существовавших в то время отношений между Советским Союзом и Польшей, а термин “советская оккупация” выставляется в качестве некого бес­спорного и очевидного постулата, якобы не требующего никаких доказательств.