Журнал Наш Современник №3 (2003)

В отличие от сталинского гитлеровский режим был лишен такого дуализма. Тем не менее потребовалось несколько лет, чтобы нацистская Германия подошла к так называемому окончательному решению еврейского вопроса, предусматривавшему массовую депортацию евреев в лагеря смерти. Там этому предшествовали продолжительная идеологическая промывка мозгов с помощью “Майн кампф” Гитлера и других откровенно расистских и анти­семитских работ, официальное узаконение антисемитизма как государст­венной политики, повлекшее за собой систематическое вытеснение евреев из политических, общественных и экономических институций рейха, принятие расовых законов, лишивших евреев гражданских прав и определивших юридически точное понятие еврейства, исходя из конкретно сформули­рованных этнорелигиозных критериев, организованные сверху погромы ноября 1938 г. и, наконец, Вторая мировая война, окончательно развязавшая руки нацистов для геноцида. Если та же идея тотально покончить с евреями действительно завладела бы Сталиным в начале 1953-го, то их депортации по логике вещей должно было предшествовать нечто подобное. Но диктатор не мог не понимать, что его многонациональной империи в отличие от мононациональной Германии изначально противопоказан такой эксперимент, ибо она рискует просто развалиться.

Существует и другой достаточно весомый антидепортационный аргумент: несмотря на широкое предание гласности после августа 1991 г. самых секретных политических архивных материалов сталинского режима, не было обнаружено не только официальной директивы, санкционирующей и инициирующей депортацию, но даже какого-либо другого документа, где бы она упоминалась или хотя бы косвенно подтверждалась ее подготовка (в том числе сотни тысяч пресловутых списков евреев на выселение). Если бы нечто похожее существовало в действительности, то непременно бы обнаружилось, как это произошло со многими другими советскими политическими секретами. В последнее десятилетие, например, были опубликованы основные официаль­ные документы о насильственном выселении в годы войны и послевоенное время чеченцев, ингушей, крымских татар и других так называемых “изменни­ческих” народов, а также “буржуазных националистов” из Западной Украины, Прибалтики и других регионов страны. Причем эти директивы принимались за несколько месяцев до начала депортаций, что опровергает измышления о том, будто сталинское руководство письменно оформляло их постфактум. В общем, если гипотетически в чьих-то “руководящих” умах и возникало намерение адми­нистративно выслать евреев в места весьма отдаленные, то эта идея, не могущая быть переведенной на практические рельсы, оказыва­лась мертворожденной.

Думается, те элементы официального антисемитизма, которые имели место в СССР в начале 1953 г., были предельно допустимыми в рамках суще­ство­вавшей тогда политико-идеологической системы. Дальнейшее следование тем же курсом, не говоря уже о проведении еврейской депортации, поставило бы страну перед неизбежностью коренных преобразований в советском законодательстве (прежде всего легализации антисемитизма как государст­венной политики, а значит, и введения национальной дискрими­нации), чреватых самыми непредсказуемыми последствиями в многонацио­нальной стране. При таком развитии событий зверь стихийного антисеми­тизма, разбуженный “делом врачей”, мог вырваться на свободу, и тогда страна погрузилась бы в хаос национальных и социальных катаклизмов. Показа­тельно, что один из арестованных кремлевских врачей, Я. Л. Рапопорт, впоследствии называл “дело врачей” “незаконченным советским изданием” российских “холерных бунтов” начала 1830-х гг., когда темные и бесправные народные массы, доведенные до отчаяния страхом перед смертельной опасностью и видевшие в медиках, самоотверженно боровшихся с эпидемией, умышленных распространителей заразы, сначала расправились с ними, а потом обрушили свой гнев на представителей властей5.

Подобная перспектива, разумеется, Сталина не устраивала. Да и по складу своего характера он не решился бы открыто выступить против евреев, хотя в душе, особенно в последние годы жизни, мог быть, что называется, патологическим антисемитом. Поэтому вождь, ревностно оберегавший свой революционный имидж большевика-ленинца, был обречен переживать муки психологической раздвоенности, которая, возможно, и ускорила его конец. В связи с этим весьма симптоматичен эпизод, описанный композитором Т. Н. Хренниковым. В конце 1952 г. Сталин, в последний раз присутствовавший на заседании комитета по премиям своего имени, совершенно неожиданно заявил: “У нас в ЦК антисемиты завелись. Это безобразие!”6*