Журнал Наш Современник №4 (2003)

Но это — русский город, заложенный генералом Ермоловым, построенный русскими переселенцами не для войны, а для мира, для развития уникальной русской цивилизации, всегда стремившейся вбирать в себя народы, не уничтожая их, а примиряя с собою. Ради этого здесь, на окраине Грозного, в Ханкале, стоят наши ребята, наши трудолюбивые и выносливые бойцы, наши доблестные, веселые офицеры.

Сколько еще продлится эта война? Вряд ли ее скоро удастся завершить. Возможно, что снова придется, как в XIX веке, полстолетия наводить на Кавказе мир. Но иного пути у России нет, если она не хочет рассыпаться на несколько десятков государств. Кавказ — это наша главная твердыня на юге. Это прекрасно понимали наши предки, обагряя кавказские горы святой русской кровушкой. Это понимают и наши воины, сегодняшние стойкие защитники Отечества. Этому учат книги и журналы, привезенные нами в Ханкалу.

 

 

Андрей Убогий • Россия и Тютчев (к 200-летию Ф. И. Тютчева) (Наш современник N4 2003)

К 200-летию со дня рождения Ф. И. Тютчева

 

Андрей Убогий

РОССИЯ И ТЮТЧЕВ

 

Пopa, наконец, понять, что похвала Тютчеву не есть слово, ни к чему не обязы­вающее, а, будучи сказано искренне, оно подразумевает неисчислимые, мирового порядка, последствия.

П. А. Флоренский

I

 

Лишь недавно отметили пушкинский юбилей — а уже приближается двухсотлетняя годовщина со дня рождения Тютчева. Конечно, в официальном своем выражении второй праздник будет скромнее пушкинского — но он не менее важен для нашего русского самосознания. Признаемся: пушкинский юбилей оставил осадок неловкости, даже смутной вины. Пушкин, чей взгляд как-то все же пробился к нам сквозь пустую и пеструю суматоху праздничных мероприятий, словно бы посмотрел на нас, его славящих, с горько-печальной усмешкой: что ж вы, мол, соплеменники, и помянуть — ни меня, ни себя — не умеете толком... Ведь юбилей — это долг даже не столько пред тем, чье имя собрало нас в круг поминающих, но долг пред самими собой. Это повод собраться с душою и с мыслями, это время подумать: кто такие есть мы, в чем мы правы и в чем виноваты и о чем говорит нам великий наш предок, сородич по крови и духу, вознесшийся силою гения на такие высоты, откуда все видно и дальше, и глубже — чем нам, из житейских низин?

Известно и уже вошло в обиход выражение: “Народы есть Божии мысли”. Можно продолжить: национальный гений есть главная мысль, мудрая трезвость консерватизма.

Так что, в известном смысле, оба они — и Пушкин, и Тютчев — повторяют нам хоть разными голосами, но единую мысль, выражают единый завет и надежду. Пушкин, чуравшийся грубых сентенций, кое-где “проговаривается” напрямую:

 

И нас они науке первой учат:

Чтить самого себя...

 

То, что относится к “самостоянью человека” (и чего так, увы, не хватает нам, русским), Пушкин считал непременным, важнейшим условием созидания личностного и национального бытия. Конечно, “чтить самого себя” должно не в смысле чванливого самодовольства; нет, чтить, no-читать — это значит понять, прочитать сокровенные строки, что вписаны Богом и в душу любого из нас, и в скрижали народа, и строить реальную жизнь в соответствии с этим священным заветом.

Тютчев, конечно, согласен был с этою пушкинской мыслью. “Чтить самого себя”, дорожить тем особенным, что есть в каждом из нас и что нас всех роднит, собирая в единую, общеславянскую душу, — этот Божий завет Тютчев нес всю свою жизнь. Например, в письме Вяземскому он говорит: “... для общества, так же как и для отдельной личности, — первое условие всякого прогресса есть самосознание”. А в письме к Ю. Ф. Самарину он выска­зывается еще резче: “Как же называют человека, который потерял сознание своей личности? Его называют кретином. Так вот сей кретин — это наша политика”. Несгибаемый патриот, приверженец русской национальной идеи, Тютчев весь, от стихов и статей до блестящих салонных острот, — образец человеческого “самостоянья” и опора своего народа, он есть наиболее  яркий, живой выразитель народного идеала и смысла народного существования. Поэтому каждый большой юбилей должен стать, в идеале, моментом духовного единения нации, некою точкой кристаллизации, возле которой окрепнут, проявятся, организуются мысли народа о собственном предна-з­начении в мире.

Недаром судьба, после пушкинских празднеств, предлагает еще раз до-думать, до-высказать мысли, которые как-то затерлись в шумихе офи­циальных торжеств. Тютчевский юбилей — это как бы повторный, тревожный и любящий о к л и к, который донесся до нас, отдаленных потомков. О чем этот оклик? Что хочет сказать нам, живущим на полтора века позже, наш великий, при жизни так мало оцененный национальный поэт?