Журнал Наш Современник №5 (2004)

Таким хотелось бы помнить Виктора Петровича Астафьева.

Наталья Корниенко • "...Душою плачешь и смеешься от души" (Наш современник N5 2004)

Наталья Корниенко

“…ДУШОЮ ПЛАЧЕШЬ

И СМЕЕШЬСЯ ОТ ДУШИ”

Письма читателей Михаилу Шолохову

1933—1938

 

Наверно, когда-нибудь, ради объективности, ушедший век двадцатый назовут веком читателя. О том, что в русском литературном процессе XX в. появилась авторитетная фигура народного читателя, в первые десятилетия XX в. говорили и писали многие. Правда, даже весьма осторожный в предо­с­тав­лении трибуны реальному читателю еженедельник “Читатель и писатель” просуществовал всего один год (1928). Быстро забылись и вышедшие на рубеже десятилетий “Письма к писателю” (1929) М. Зощенко и “Крестьяне о писателях” (1930) А. Топорова. Наступил “реконструктивный период”, и массового читателя, как и других участников литературного процесса, надо было вновь образовывать и перевоспитывать, ибо портрет неискушенного читателя, да и сами читательские симпатии давали неутешительную для критики разных направлений картину. Не скрывал сложной пестроты коллек­тивного портрета “неискушенных читателей” и автор “Писем к писателю” — как в иронических комментариях, так и в предисловии к книге: в подборке читательских писем “можно видеть настоящую трагедию, незаурядный ум, наивное добродушие, жалкий лепет, глупость, энтузиазм, мещанство, жульничество и ужасающую неграмотность” (цит. по:  З о щ е н к о  М. Уважаемые граждане. М., 1991. С. 345).

Рапповская критика одержала победу и на развернутом ею в год “великого перелома” фронте борьбы с “топоровщиной”, то есть крестьянскими суждениями о литературе. Здесь возмущало все, начиная с убеждения крестьян, что литературные агитки, конечно, нужны для политического воспитания, только не для них, много повидавших на своем веку. Тогда для кого же они пишутся? — естественный вопрос. Многие крестьянские отзывы вообще не вошли в книгу “Крестьяне о писателях”. Не прошел в книгу крестьянский Пушкин, еще ранее отвергнутый либеральной “Красной новью”. Крестьяне непременно в отзывах о Пушкине весьма нелестно отзывались о современной литературе, а в прочтении самого Пушкина демонстрировали склонность к “буржуазной теории” чистого искусства, в борьбе с которой на рубеже десятилетий неизменно поминался Афанасий Фет. Да и отзывы о современной литературе, первоначально печатавшиеся на страницах сибирских журналов “Сибирские огни” и “Грядущее”, не все вошли в книгу, а вошедшие претерпели редактуру. “Новый читатель”, на идеологическое образование которого в 1920-е годы были потрачены огромные средства, традиционно критиковал “новую прозу” за отсутствие правды. Он не считал правдой искусства мат, натуралистические сцены и блатные “смехульки”, хотя и признавал, что по жизни мужик груб, матерщинник и любит крепкое словцо. Когда же крестьяне высказывались о связи советской литературы с жизнью, то литературная ситуация порой выглядела просто нелепой. Лишь один пример. В статье “О живом человеке нашей деревни” любимец лефовской “теории факта”, известный прозаик-очеркист А. Исбах утверждал, что роман Ф. Панферова “Бруски” является исключительной и большой победой пролетарского фронта литературы: “Панферов впервые показал нам жизнь нашей новой советской деревни и ее живых людей во всем много­образии. Книга Панферова проста и вместе с тем глубока. Его тема — борьба за артель, борьба за коллективное хозяйство. Панферов умело и тонко показывает расслоение деревни” (На литературном посту. 1928. № 9). Однако полюбившие чудесное у Пушкина “живые люди” из топоровской коммуны с фетовски красивым названием (“Майское утро”) не оценили почему-то приемов художественной идеализации и чудесных “выдумок” в романе Панфе­рова: “Роман о колхозной жизни, но я, колхозник, ничему в нем не верю. Глядите: на другой год у “Брусков” (название коммуны в романе. — Н. К. ) приобретен трактор, и бабы начали жирнеть, полнеть!.. Конечно, врет! Факт: мы живем в коммуне — скоро девять лет, а ни одна еще баба не пополнела”; “Самого чувствительного колхозного дела автор не захватил, а брехал и выдумлял” (Настоящее. 1929. № 2).

Сегодня, кажется, уже стало аксиоматичным противопоставлять первое и второе советские десятилетия, романтизируя двадцатые и демонизируя тридцатые годы. В первом — якобы цветение литературы, издательский плю­ра­лизм, свобода критики и т. п. Во втором — огосударствление всего и вся, в общем, тоталитарная культура. Подобная примитивная периодизация, как это ни парадоксально звучит, исходит из вульгарно-материалистического понимания свободы, полной зависимости и прямой детерминации такой феноменологической категории, как свобода, условиями и обстоятельствами. Даже платоновский пролетарий Сафронов не склонен к подобному упро­щению, а потому пожалеет авангард за его мученические усилия по органи­зации жизни и совсем скоро сам “нечаянно” затоскует о вечном.