Журнал «Вокруг Света» №06 за 1982 год

Особенно трудным в Суринде оказался семьдесят девятый год. На летнем пастбище, в «огороде», оленей держали с июня по ноябрь. «Огород» для бригадного стада в полторы тысячи голов — это специально отгороженный в тайге участок, окружностью километров в двадцать. Здесь, по долинам таежных речушек, самые вкусные и калорийные травы, хвощ, молодые листья и березовый лишайник, особенно любимый оленями. Дело оленеводов не только умело использовать эти корма, чтобы стадо хорошо откормилось, но и сохранить взрослое поголовье.

В летние месяцы свирепствует в тайге гнус. Одолевает оленя, роится над ним клубами, закладывает ноздри, глаза, уши. Олень ничего не видит, не слышит. Голову в землю — и бежит куда попало. Все ему безразлично.

— Тут-то его и давит медведь,— рассказывает Вадим.— Отогнали медведей в августе, залетели в сентябре волки. Не очень голодные были, однако стадо начали резать.

— Зачем же резать, если не очень голодные?

— Волк, даже если он сытый, ради крови режет оленя. Кровь свежую любит. И потом у него инстинкт — все, что движется, валить.

Одного матерого волка из той стаи Вадим хорошо запомнил. Меченый был чьей-то пулей волчище, хитрый. Не попадался никак. Как-то уже по снегу, когда олени были на вольном выпасе, Вадим оседлал Кудряшка, взял кусок вареного мяса, термос горячего чая и двинулся в очередной объезд зимнего пастбища. Каждый из пятерых в бригаде делает такой объезд на своем участке. Один такой объезд — и полный световой день кончится.

Олень хорошо шел, быстро, ходко. Мороз был не очень крепкий, градусов тридцать. Однако ветер дул прямо в лицо, поднимая снежные вихри. Они закрывали дорогу, как белые простыни. Вдруг Кудряшок как вкопанный встал. «Что там?» — подумал пастух. Шагах в десяти чернело в снежном вихре пятно. Не было при себе ни ружья, ни палки, ни даже спичек. Пятно не двигалось.

Вадим привязал к осине оленя и подошел ближе шагов на пять. Снежная пелена спала, и он увидел перед собой волка. Это был тот самый, меченый. Он тоже стоял как вкопанный и смотрел на человека, вытягивая морду и принюхиваясь. Инстинктивно Вадим притронулся к поясу, где обычно у него висел нож. Ножа не было. Единственным оружием было слово.

— Зачем на мою тропу пришел? — спокойно заговорил он по-эвенкийски.— Это моя тропа. Видишь, Кудряшок стоит? Что, своей у тебя нет в лесу? Есть. Уходи.

Волк перестал принюхиваться, прислушиваясь к голосу человека. Вадим сразу догадался, что нужно зайти на ветер, и тогда зверь, почуяв человеческий запах, уйдет. Он стал тихонько обходить волка. Едва только ветер подул со стороны пастуха, волка как пулей смахнуло с тропы...

Труд оленевода во многом схож с трудом охотника. Обходя свой загон, пастбище, и особо по снегу, оленевод видит все: кто на его участок зашел, кто вышел, чей след и в какое время оставлен. Это и есть доскональное понимание законов жизни дикого зверя. Доскональное, и не меньше. А иначе к этому делу не допускают. На выучку уходят годы и годы.

— Медведи у нас спокойные,— улыбается Вадим.— Знают наши порядки. Увидим медведя — кричим. Медведь это не любит. Уходит, если хороший медведь.

— А если плохой?

— Плохой?.. Ну тогда сам виноват, если плохой.

Смотрю я на Вадима, и, признаться, мне трудно представить этого невысокого паренька один на один с медведем. А таких случаев в жизни оленевода сколько угодно. И медведи, и волки, и росомахи, и рысь.

...И все-таки в тот тяжелый семьдесят девятый бригада Августа Егоровича Гаюльского закончила год хорошо. В племенном совхозе из девяти бригад оленеводов они были первыми и по сохранности взрослого поголовья, и по приросту молодняка. И сверх положенного они сдали продукции на шестнадцать тысяч рублей. Бригада Гаюльского третий год держит почетный приз имени знатного оленевода Эвенкии — Тимофея Федоровича Чапогира.

...На лацкане пиджака у Вадима Гаюльского, рядом с комсомольским значком, мягко поблескивает орден Дружбы народов. Тут же — серебряный значок ЦК комсомола «Молодой гвардеец пятилетки».

Не спрашиваю, за что и когда получены эти награды. Думаю о незнакомом мне клочке земли в снегах Приполярья, и в моем воображении возникает далекий образ... Два десятка брусовых домов, тайга, дымы, отвесно уходящие ввысь, лай собак, и над занесенной снегом Суриндой — бездонное небо Севера.

Николай Ткаченко, наш. спец. корр.

Красноярск

Скупые джентльмены

Друри-лейн — улица британской столицы — такой же символ театральной жизни, как, скажем, Сити — символ жизни финансовой. Но спешащая вечерняя театрально-ресторанная толпа вряд ли заглядывает на неприметную улочку Маклин-стрит, хотя она и выходит на Друри-лейн. Здесь, в одном из потемневших от времени и торфяного дыма домов, размещается «Группа действий по борьбе с детской бедностью». Поднимаясь по узкой обшарпанной лестнице, я подумал, что как раз в похожих декорациях снимались фильмы об Оливере Твисте. Но ведь диккенсовские мальчишки из работных домов жили больше века назад!