Журнал «Вокруг Света» №07 за 1970 год

В автополо в отличие от конного хоккея действуют довольно строгие правила. Больше всего свободы у вратаря: он может включить задний ход, ловить мяч руками и даже выпрыгивать из автомобильчика, но только при условии, что не коснется земли ногами. Остальные игроки — а они ездят по двое, водитель и игрок,— не имеют права пятиться задом: хочешь поехать назад — разворачивайся. Игрок гонит мяч металлической битой до штрафной площадки, заезжать за которую не имеет права, и оттуда бьет по воротам.

Автомобилям запрещается сталкиваться. За это виновника наказывают штрафным ударом. Эти штрафные, кстати, служат основным источником крупного счета.

Интересная деталь: желающих участвовать в соревнованиях довольно много. Куда меньше претендующих на роль судьи. Нелегкое это дело — быть судьей в автополо. Взять хотя бы такую, казалось бы, несложную процедуру, как вбрасывание. Введя мяч в игру — то есть попросту бросив его в центр поля, судья должен развить солидную прыть и постараться не попасть под бешено кинувшиеся к мячу автомобильчики... Они хоть и маленькие, но железные.

В этом смысле куда безопасней травяной хоккей. Игра, кстати сказать, очень древняя, о чем свидетельствуют эфиопские миниатюры. Правда, в различных странах он принял свои оригинальные формы. Понадобился олимпийский статут, чтобы упорядочить все варианты травяного хоккея.

Не меньшим трансформациям подвергся и гольф. Когда он попал в Японию, где получил наименование горуфу, то местные любители столкнулись с трудностями. И главная из них — площадь. Как ни крути, для гольфа нужна площадка. А в Японии желающих играть оказалось куда больше, чем площадок для этой же цели. Поэтому в токийском парке Сиба построили трехэтажный помост, где в обеденный перерыв можно поразмяться в ударах... без площадки.

Вот те несколько малоизвестных видов общения с мячом, о которых нам хотелось рассказать в этот раз. Впрочем, мы уверены, что читатели смогут внести в этот перечень и свои собственные дополнения. Как говорится, мяч круглый, и каждый может в нем отыскать свою сторону...

М. Беленький

Хуан Батиста Риварола. «Трын-трава»

Трын-трава считался в нашем квартале дурачком. Ведь в каждом квартале города должен быть собственный дурачок. Это уже как закон! Вообще-то Трын-трава вел себя смирно. Никому он не мешал и лишь бормотал себе под нос одни и те же слова:

— Эх, трын-трава, мой капитан! Я не боюсь, мой капитан!

Трын-трава был высокого роста. Ходил он всегда без шапки, покорно подставлял солнцу красное задубелое лицо и вихры. Через всю его голову проходил глубокий шрам, напоминающий рваную борозду на пашне.

— Эх, трын-трава, мой капитан! Я не боюсь, мой капитан!

Жил Трын-трава в соломенном ранчо, которое он соорудил себе на городском пустыре, где испокон веку происходили самые яростные драки нашей ребятни. Если страсти накалялись сверх меры, Трын-трава запирал на задвижку дверь, обитую дерматином, и отсиживался дома, дожидаясь того счастливого часа, когда одной из мальчишьих банд удавалось «выбить противника» с пустыря. Или ночной темноты, которая откладывала исход сражения до следующего дня.

Была у Трын-травы и еще одна странность. Ему во что бы то ни стало хотелось найти «арамати» — ствол небосвода.

Трын-трава говорил, что у бедняков есть лишь один выход — навсегда уехать из города. Но не за границу, как думают некоторые простачки, а прямо на небо. Только не на то небо, о котором толкуют священники, а на самое настоящее небо, где горят звезды и коврами стелются закат и рассвет.

— Звезды, — говорил он, — это огни небесного города...

Трын-трава мог часами рассказывать про этот город.

— Там кругом такое богатство, что людям не из-за чего спорить. Там все храбрецы и никто не знает, что такое злоба...

Чтобы попасть туда, нужно дойти до подножья небесного свода и подняться по нему, как поднимаются на вершину горы. Одно плохо — пешком до небесного города не добраться. Он однажды пытался, и ему не удалось. Была бы какая-нибудь чудо-машина, которой под силу обогнать день! Ведь к вечеру небо становится выше, а утро может придавить человека...

Люди смеялись над Трын-травой, ребята совсем не давали ему никакого житья, но он упорно звал всех на небо.

Однажды на пустырь пришли рабочие, снесли его лачугу и принялись копать землю под фундамент большого отеля. Трын-трава не сказал ни слова и покорно собрал свои пожитки в старый картонный ящик. Едва рассвело, он уселся на этот ящик и, натянув воображаемые поводья, закричал:

— А ну... торопись, торопись...

Ребята кидали в него камнями. Взрослые молча смотрели на скачущего Трын-траву. А он... он не замечал никого — ему бы только обогнать день. И только когда загорелся закат и на горизонте длинной лентой легла черная тень, он слез со своего ящика и тихо побрел от людей.

У него не было больше крова, и спал он, где приходилось: то на чужой кухне, то под навесом сарая. Бедняки, хоть и посмеивались над своим дурачком, всегда находили ему место в доме: ведь он мечтал увести их на небо.