Журнал «Вокруг Света» №07 за 1974 год

Рюкзак, привязанный к плоту, пробыл в воде целых два часа, и, несмотря на целлофановые мешки, все в нем промокло. Предвечернее солнце почти не грело, но я все .же разложил на камнях сушиться одежду, фотоаппараты, пленку, документы и деньги. Небольшой запас продуктов безнадежно испорчен. Не успел я разбить лагерь, как надвигается гроза. Спешно натягиваю навес из пленки, а потом гоняюсь за одеждой, которую пытается похитить у меня ветер. Всю ночь льет дождь. В небесной канцелярии явно задались целью превратить меня в земноводное. Однако я не сдаюсь. Бросив чуть не погубивший меня плот, на следующее утро отправляюсь дальше пешком.

...И все-таки самое страшное ждало меня впереди. Узкая береговая отмель, по которой я шел, уперлась в отвесные скалы. Нужно переправляться на другой берег, но для этого я должен переплыть реку. Я раздеваюсь и делю вещи на две части: сразу мне с ними не выплыть. Увы, я не учел силу течения. Оно подхватывает меня, как соломинку, и несет со скоростью курьерского поезда. С ужасом вижу, что неудержимо мчусь к водовороту, но дна под ногами все еще нет. Захлебываясь, из последних сил борюсь с течением. Кажется, что сердце вот-вот разорвется. Каменистая отмель на противоположном берегу уже на две трети позади, остается каких-нибудь двести метров, где еще можно выбраться из водяной ловушки. Наконец под ногами твердое дно. Обессиленный, дрожа от холода, я буквально рухнул на берег, даже не сняв рюкзак.

Скалы, где я входил в воду, кажутся невероятно далеко, и одна мысль, что предстоит вернуться туда, нагоняет уныние.

К счастью, второй заплыв без груза дался мне немного легче. Теперь нужно пересечь Мараньон в третий раз. Рюкзак кажется еще тяжелее, но сейчас главное — не думать об этом. Вхожу в воду, стараясь удержаться на ногах. Боль в одеревеневших мышцах почти парализует меня. Но я продолжаю плыть. Отмель постепенно приближается, а дна все еще нет. Собираю последние силы и делаю рывок вперед. Увы, проклятое течение никак не хочет выпустить меня из своих цепких объятий. Руки и ноги не слушаются, рюкзак тянет вниз. Чувствую, что тону. Лихорадочно пытаюсь освободиться от рюкзака. Пусть я потеряю все, но только не жизнь. И тут происходит чудо. Передо мной небольшое дерево, склонившееся над рекой. Отчаянно подпрыгиваю и хватаюсь за ствол. Ура, я спасен! Смеясь и плача, с рюкзаком за спиной, совершенно голый, я карабкаюсь по почти отвесной скалистой стене, высокой, как башня.

На следующий день я вышел к селению индейцев...

Позднее меня спрашивали: неужели желание помериться силами с природой оправдывает риск подобного путешествия? Может быть, у меня были какие-то дополнительные «меркантильные» соображения? Не буду кривить душой: были. Я хотел ближе познакомиться с теми, кто населяет затерянный мир.

Вся жизнь индейца в Кордильерах состоит из одной только работы, тяжелой, изнурительной работы. На крошечных полях, словно полки, приткнувшихся к склонам гор, он сеет пшеницу, лучше которой я никогда не видел, и маис, из которого, между прочим, варят чичу, по вкусу напоминающую пиво, выращивает сладкий картофель. Причем сельскохозяйственная техника, имеющаяся в его распоряжении, ограничивается примитивным плугом из двух заостренных деревянных палок. Еду обычно готовят в обожженных горшках, а тарелками служат выдолбленные тыквы. Магазинов в маленьких деревнях, как правило, нет, но разноцветные флажки на домах указывают, что вы можете там купить: красный означает чичу, зеленый — коку, белый — хлеб или поджаренный маис.

В первый раз, когда река Мараньон выбросила нас с Аллегри на камни, вымокшие и усталые, мы карабкались по скалистому склону, пока не наткнулись на одинокий дом. В нем оказались две женщины, две сестры с пятью детьми. Должно быть, у нас был такой несчастный вид, что они, ни о чем не спрашивая, сразу же разожгли очаг и стали варить нам горячую похлебку. При этом они горестно качали головами и восклицали: «Если бы вас видели ваши мамы, они бы заплакали!» Потом пришел муж одной из сестер, и вся семья оказалась в сборе. Хижина с соломенной крышей, в которой нас приютили, была типична для этих мест и состояла из одной длинной комнаты без окон, с низким потолком. В углу между двумя камнями тлели угли: этот очаг служил и для приготовления нехитрой еды, и для отопления. Камни побольше и пни заменяли стулья, стола не было, ели прямо на земле. Трапеза была скудной и невкусной, камни жесткими, но все это искупалось теплотой и сердечным гостеприимством хозяев. Глаза детей, которые неотрывно смотрели на нас, сияли счастьем. Нам предоставили лучшую кровать в доме: она была сделана из утрамбованной земли и напоминала катафалк, накрытый коровьей шкурой вместо матраса и одеялом из конского волоса. Всю свою одежду индейцы свернули в узел и положили нам под головы.