Журнал «Вокруг Света» №10 за 1993 год

— Ищите старшего инспектора,—заявила женщина-диспетчер.

Я стал уговаривать ее, приводя подробности беседы с Поповым.

— Хорошо, заходите в шлюз,— сдается она и слышит крики благодарности рыжебородого Майлса.

Но у четвертого нас снова стопорят.

— Капитана к диспетчеру на связь — Поднимаюсь и слышу от стражника шлюза:

— Вам приказано возвращаться в Волгоград. Попова нашли, и он сказал, что начальство против...

Звоню диспетчеру.

— Понимаете, Попов уже ушел... Он у меня спрашивал, есть ли разрешение из Москвы.

— Конечно, есть,— без запинки отвечаю я,— как не быть?..

В эти минуты, думаю, диспетчер просчитывал варианты: впереди два выходных, в понедельник они будут в Ростове, кто о них вспомнит? Гнать назад в Волгоград, а вдруг разрешение и в самом деле...

— Эй, на связи,— раздалось уже по громкой,— капитану добро, да поторапливайтесь.

— Слава богу,— без перевода сказал я Майлсу.

В полночь 30 августа мы вошли в Азовское море. Трое суток беззвучного плавания под парусами с короткой стоянкой в порту Кавказ — и «Дикий гусь» ошвартовался в Новороссийске...

Наутро Майлс выбрался на палубу с заветным свертком.

— Как я ждал этого часа,— сказал он и развернул перед моими глазами британский флаг. Мы с Виталием молча и неторопливо спустили российский флаг и проследили за медленно ползущими фалами с «Юнион джеком»...

На другой день «Дикий гусь» покидал Россию. И не было даже похоже, что случилось нечто невозможное...

Николай Литау, Аркадий Гершуни, яхтенные капитаны

Июнь — август 1992 г.

Пьер Буль. Энергия отчаяния

Часть первая

Психиатрическая больница

I

Мною овладело неодолимое желание побывать в психушке. Так называли это странное заведение те редкие крестьяне, что еще цеплялись за свой угол, затерявшийся где-то в Лозере, за чахлую землю, у которой с каждым годом оставалось все меньше хозяев, что грозило ей превратиться в настоящую пустыню, потому как покидала ее в основном молодежь.

Я выбрал Лозер после тяжелой болезни, изнурившей мои тело и дух, решив бежать из города в глушь, чтобы поправить здоровье в уединении, скрашенном разве двумя-тремя книгами, что я захватил с собой, да работой над рукописью романа. Я журналист, но порой журналистика нагоняет на меня смертную скуку, вот я и стал подумывать оставить это занятие, если мои литературные сочинения найдут своего читателя.

И здесь-то, в полупустыне, к величайшему удивлению местных жителей, перебивавшихся лишь тем, чем их одаривали жалкие угодья да тощая скотина, два с лишним года назад построили психиатрическую больницу. Я снимал комнату в старом, обветшалом домишке, на первом этаже которого размещался единственный в деревне кабачок, где иногда по вечерам собирались пастухи и крестьяне. Когда заходил разговор о больнице, они переходили на шепот, будто толковали о некой тайне, которую страшились постичь до конца. Всякий раз их беседы будили мое любопытство, но стоило мне обратиться к ним, как лица делались непроницаемыми и эти простодушные люди спешили заговорить о другом.

Я прожил там дня четыре-пять и наконец повстречал одного старичка, не обремененного трудами праведными и питавшего слабость к сухому винцу, и за стаканчик он согласился мне кое-что прояснить. Как я понял, мой новый знакомый некогда промышлял браконьерством. Ему не раз случалось бывать в психушке, он носил туда свою добычу — кроликов, однако теперь ему стало боязно казать туда нос, и своими страхами он охотно поделился со мной.

Больницей заведовал престранный субъект, очевидно, ученый; все величали его профессором. Но каких именно наук? Об этом мой новый знакомец не имел ни малейшего понятия. Вместе с профессором работала женщина, судя по всему, выполнявшая весьма важные обязанности, и он не раз слышал, как прислуга, обращаясь к ней, называла ее «доктор».

— Я так понял, сударь, там всем верховодит профессор. А докторша вроде как у него в помощницах. Видал я его только раз — в тот день я принес им пару зайцев; женщина была чем-то занята. Меня провели прямо к нему в кабинет, потому как — это он мне сам сказал, да эдак таинственно — ему нельзя было отвлекаться от очень важного опыта. За зверьков он рассчитался тут же, в кабинете, и, заметьте, не торговался. Но ежели б мой папаша, царство ему небесное, ненароком оказался на моем месте в профессорском кабинете, он уж точно заподозрил бы профессора в колдовстве.

— В колдовстве? — изумился я.

— Ей-Богу, сударь, хоть сам я в такие штучки не очень-то верю. Но этот кабинет! Там полно всяких бутылок, пузырьков, склянок, трубок — больше, чем в аптекарской лавке. Почти во всех до краев разноцветная жидкость, она так и пузырилась.

— Он, наверное, химик?

— А я думаю — этот... ну как его... физик, что ли. Стол его был завален книгами да бумагами. А позади стола — громадная черная доска, навроде школьной, исписана непонятными знаками и цифрами. Сразу видать, ученый, хоть сам я, знамо дело, ни черта в этом не смыслю.