Журнал «Вокруг Света» №10 за 1995 год

Для интереса я тоже стал в сторонке и начал делать эти упражнения. Но меня заметили, и какой-то японец с поклонами подошел ко мне и потащил в свой круг.

После занятий гимнастикой мы пытались разговориться, но оказалось, никто из компании не знал английского. Только один с трудом объяснил мне, что они всегда занимаются здесь утром с 6.50 до 7.20, и приглашают меня завтра. А в воскресенье, в одном из домов, они устраивают чай с 9 до 11 утра и будут рады видеть меня.

Как же удивительно устроен мозг! Он все время думает не о том, о чем надо думать в тех обстоятельствах, в которых ты находишься. Вот и вчера, в воскресенье, мы ехали с профессором Фудзи по предгорьям, и кругом открывалось что-то, новое, не виданное мной, — а я, глядя на все это в окно автомобиля, вспоминал рассказ Коу. Я спросил его тогда, что он почувствовал, когда взорвались сначала первая, а потом вторая атомные бомбы? Что он почувствовал, когда у знал о конце войны? Ведь ему тогда было уже двадцать лет.

— Я жил тогда на Хоккайдо, в Саппоро, и наш город почти не пострадал от бомбежек, — говорил он мне. — Так, прилетали несколько раз американские самолеты, но сбрасывали бомбы больше для устрашения. Но, все равно, город к тому времени уже испытал кое-что. Ведь после первых ужасных пожаров от бомбежек, которые почти полностью сожгли огромные площади наших городов, сделанных из сухого дерева и сухой бумаги, правительство распорядилось сделать в городах противопожарные просеки шириной метров по сто; в этих просеках все дома были разобраны и вывезены в другие места, если можно было, а все деревья вырублены. Все, что может хоть как-то гореть, безжалостно было удалено. Эти просеки рассекали город на квадраты, каждый из которых мог сгореть, но огонь не пошел бы дальше, не переступил бы порог квадрата.

А потом, после брошенных на Хиросиму и Нагасаки бомб, было объявлено вдруг, что выступит по радио сам император и сделает очень важное сообщение. Радио говорило о часе этого сообщения неоднократно. Мы, конечно, предполагали, что может сказать нам император, но не говорили об этом вслух, даже думать было страшно. И вот в назначенное время император выступил. Он говорил на старинном официальном протокольном дворцовом языке, но понять его можно было. Он сказал, что объявляет капитуляцию и приказывает всем войскам Японии сложить оружие. Передача эта потом транслировалась снова и снова. Оказалось, что выступление императора было записано за несколько дней до этого на граммофонную пластинку, но держалось в большом секрете. Ведь часть военных хотела воевать до конца. Поэтому они были против этого выступления императора, и даже были сделаны попытки найти и разбить пластинку.

— Ну и какое же чувство ты, твои товарищи испытали при этом? — спросил я.

— Облегчение. Но оно было смешано со страхом. Во-первых, многие думали, что, когда придут американцы, они начнут грабить и насиловать наших женщин. А кроме того, нам, жителям Хоккайдо, было страшно оттого, что СССР может забрать себе Хоккайдо, отделившего от основной Японии.

Чаепития

На днях профессор Фудзи пригласил меня в маленький ресторанчик.

— Посмотри на эти символы Канджи. Правая часть их значит «рыба», а левая — «сладкий». А все вместе будет... «су-ши», то есть сырая рыба. Мы, японцы, очень любим ее.

Зашли. Сели на высокие стулья, как у стойки бара. Только вместо бармена был повар су-ши, резавший здесь же, в присутствии посетителей, разные куски разных рыб, креветок и осьминогов и накрывающий ими колбаски из риса. Это и есть су-ши.

— Хозяин, Мимото Масаяши, — знакомил меня с обстановкой профессор, — великолепный приготовитель су-ши. И здесь не очень дорого: за 1000 иен можно взять сэт, то есть целую досочку су-ши.

Посетителей было, кроме нас, четверо — полная стойка.

— Здесь хорошо относятся к приезжим, — говорил профессор, а я видел, как все ласкали меня глазами.

— Для начала можешь сказать только слово «агари», что значит «чай». Тебе тут же его принесут. Ну, скажи.

Я сказал громко: «Агари». И тут же обслуга заулыбалась, и у меня на столе появилась большая фаянсовая кружка с надписью на Канджи.

— Будь осторожен, — предупредил профессор. — В таких местах подают очень горячий чай...

Меню, которое мне предложил сам хозяин, состояло из нескольких разделов. Один из них, правый, а значит, первый, — ведь читают здесь справа налево, — имеет символы, значащие — колбаски из риса с рыбой сверху. «Второй раздел, левее блюда с чашкой риса, — сказал мой гид. — Колбаски называют — «снигири», пиалы с рисом — «чираши». Рыба-туна называется «магро», каракатица— «иса», икраморского ежа — «уни». Она дорогая. А зато имбирь, который приготовлен по специальному рецепту, — бесплатно...»

Хороший был вечер, но языковый барьер так мне мешал, что, придя домой, конечно же, взял в руки томик моих японских поэтов и раскрыл его на трехстишье:

Но прежде всего спрошу:

Как зовут на здешнем наречье

Этот тростник молодой.

Опять Басе.