Я никогда не был в школьном театре, но Нелл показывала мне его, когда мы проходили мимо. Он был в том же здании, что и художественные мастерские. Коридоры там были увешаны фотографиями актеров и работников сцены – больше половины из этих людей были заняты в «Суровом испытании». Между фотографиями висели большие афиши, на всех в главных ролях была одна и та же женщина с пышной прической в стиле семидесятых – Анна Драммер. Также известная как мадам Драммер, руководитель театрального кружка.
Я нашел ее в кабинете: склонив голову в мелких сиренево-розовых кудряшках, она штопала костюм, который выглядел даже старше нее. Справа стояли декорации, и я смог рассмотреть некоторые из них.
Не стоит, наверное, критиковать чужую работу, но… ой-ой-ой. Унылый лес внизу весь сморщился – очевидно, декорация пострадала от воды.
– Мадам Драммер?..
Женщина подскочила километра на два и схватилась за грудь.
– Простите, не хотел вас напугать, – сказал я. – Просто пришел поговорить. У вас есть минутка?
– Что ж… Господи, дайте мне хотя бы отдышаться, – ответила она. – Вы пришли на прослушивание?
Единственное, в чем мадам Драммер, носившая сразу три шарфа, и моя бабушка были похожи, – так это в том, что они пытались придать обычным словам – таким, как например, «просмотр», – французский флер, несмотря на то, что произносили они их с диким акцентом.
– Не для меня, – сказал я. – Для моей двоюродной сестры Нелл Бишоп.
Мадам Драммер уставилась на меня:
– Я не вполне понимаю…
– Она хочет играть Джона Проктора, – сказал я. – Выучила весь текст. Она очень хороша. Не понимаю, почему вы не позволяете ей хотя бы прийти на прослушивание.
– Потому что она девочка, – медленно и отчетливо сказала мадам, как будто я был неразумным младенцем.
«Отличный аргумент!»
– А вот у Шекспира женщин играли мужчины, – сказал я. – Конечно, тогда были другие времена, но… Это просто несправедливо.
Мне понадобилась примерно секунда, чтобы понять, что Аластор имеет в виду.
– Понимаете, пьеса достаточно специфична… Но подумайте, как много внимания можно будет привлечь таким образом! И, конечно же, условия должны быть равными для всех. Вы ведь каждый год ставите одну и ту же версию спектакля. С теми же декорациями и костюмами…
Мадам Драммер недовольно смотрела на меня:
– И что вы предлагаете?
– А что если… Ну, не знаю… Но разве сама пьеса не о том, как несправедливые гонения ломают человеку жизнь, а ложь и сплетни легко распространяются в любом обществе. – Я молол все подряд, что приходило мне в голову. – Это же… Это совсем как в школьной жизни! Что если оставить текст, как есть, но немного изменить обстановку и героев?
– Молодой человек! – заговорила мадам Драммер, набрав воздуха в грудь. – Спектакль в следующую среду, а сегодня пятница. Даже если мы будем работать все выходные, где же взять средств на новые декорации и костюмы? Вы что, действительно, считаете, что я могу попросить учителя рисования, эту дамочку с куриными мозгами, о помощи?
– Но если действие происходит в наши дни, актеры могут прийти в своей одежде. В школе вы можете взять парты и другой реквизит, а я бесплатно нарисую декорации. Просто подумайте об этом. Нелл великолепная актриса. Но вы так этого и не узнаете, если не дадите ей шанса.
В кабинете наступило долгое молчание, которое в конце концов прервал звонок.
– Я хочу увидеть ваши рисунки, – медленно сказала мадам Драммер, – и идеи.
– Хорошо, – ответил я. – Во время перерыва на обед я сделаю несколько эскизов. Вам понравится, я уверен! Значит, вы позволите Нелл прийти на прослушивание?
Мадам Драммер махнула рукой:
– Да, да, ступайте уже на уроки.
Я не стал прятать улыбку, развернулся и, перепрыгивая через грязь, побежал обратно в школу.
«Ничего. Не все же только ради выгоды», – ответил я.
Душегуб, очевидно, никак не мог усвоить идею дружбы, не говоря уж о доброте.
«Я хочу помогать близким. Я думал, что ты знаешь, как это бывает. Ведь, как я понял, ты пытаешься узнать о том, как дела у твоей семьи, а не о том, что происходит в королевстве».