Жженый сахар

Никто не сказал, что мы выглядим как запаршивленные попрошайки. Никто не расспрашивал нас об ашраме. Вскоре я поняла, что в доме бабушки и дедушки запрещено произносить имя Бабы. Бабушка нас ждала: приготовила горячий завтрак, заварила большой чайник чая. Молоко покрывал толстый слой густых сливок, вся еда истекала топленым маслом.

Папа привез нас сюда и теперь неуверенно топтался в дверях — водитель, носильщик, который исполнил свою работу и готовится спешно отбыть восвояси.

Бабушка сидела, скрестив руки на груди. Ее пышные ягодицы расплющились на сиденье ярко-красного полукруглого дивана.

— Надеюсь, твоя истерика закончилась, — сказала бабушка. Ее голос эхом разнесся по дому. Я не поняла, к кому именно она обращалась, пока не увидела мамино хмурое лицо.

— Антара, — сказала она. — Ты помнишь бабушку? Иди сюда, девочка.

Я прошла вперед по гладкому полу, выложенному пестрой плиткой, но остановилась, когда бабушка вдруг закрыла лицо руками и разрыдалась, сотрясаясь всем телом. Я растерянно обернулась к папе и маме, стоявшей в тени. Мама махнула рукой, мол, иди дальше, не стой столбом. Я заметила цепочку пыльных следов, тянущихся за мной, и только теперь обратила внимание, какие грязные у меня ноги. Ноготь на одном пальце был совсем черным, кожа вокруг него кровоточила.

Мне приготовили горячую ванну. Меня мыла служанка, которую я не видела раньше. Ее волосы были собраны в тугой узел высоко на макушке, простое хлопчатобумажное сари подобрано так высоко, что открывало щиколотки и даже часть голеней. Когда она намыливала мне лицо, я принюхалась к ее рукам. Чеснок, чили, мыльная пена. От Кали Маты пахло почти точно так же. После ванны служанка усадила меня у себя между ног и принялась перебирать мои волосы прядь за прядью в поисках посторонних форм жизни.

Бабушка заглянула к нам в ванную.

— Bai[1], — сказала она служанке, — yeh amchi beti hai[2].

— Kasa hai[3], — проговорила служанка, обращаясь ко мне.

— Солнышко, это Вандана, — сказала бабушка.

Вандана заботилась обо мне вместо мамы, потому что мама целыми днями спала или ругалась с дедушкой и бабушкой. Даже сквозь плотно закрытую дверь мне было слышно, как они кричат друг на друга, но крики вмиг прекращались, когда мы выходили обедать в город. Мама упорно смотрела в свою тарелку, ковырялась в ней вилкой и делала вид, будто нас вовсе нет рядом.

Папа часто бывал у нас по вечерам, заходил по дороге с работы домой. Они с мамой сидели в гостиной. Бывали дни, когда они не говорили друг другу ни слова. Бывали дни, когда они о чем-то шептались, иногда даже срывались на крик. Я пряталась под столом, хотя была уже не такой маленькой, чтобы вести себя так по-детски. Я пыталась читать по отцовским губам, но его загораживала от меня ножка стола.

Он ни разу не предложил нам вернуться к нему. Иногда мне казалось, что он смотрел на меня точно так же, как смотрел на маму. Однажды он пришел не один. Тот, другой человек достал из портфеля стопку бумаг. Мама бегло их просмотрела и поставила свою подпись.

У меня были вопросы, которые я не решалась задать никому: «Почему мы живем у дедушки с бабушкой? Теперь так будет всегда или мы все-таки вернемся к папе?» Мне казалось, что детям положено жить с родителями, а муж и жена должны быть неразлучны, даже если питают друг к другу взаимную неприязнь.

После обеда Вандана водила меня в клуб, на детскую площадку. Всегда брала с собой что-нибудь перекусить. Несла судочек с едой в одной руке, другой держала за руку меня. В кабинке моторикши она учила меня говорить на маратхи. Она родилась в деревне, названия которой я даже не знала. Вандана смеялась над моим произношением, я краснела и не хотела пробовать еще раз, но мне самой даже в голову не пришло посмеяться над ней, когда она сказала, что не умеет читать и писать. Наверное, потому, что я сама не умела ни читать, ни писать. У нас был уговор: она учит меня маратхи, я учу ее буквам английского алфавита. Мне не нравилось на детской площадке, но, когда Вандана раскачивалась на качелях, взлетая все выше и выше, все ближе к небу, мне хотелось к ней присоединиться.

Иногда она задирала сари чуть ли не до колен и пропускала его между ног наподобие штанов. Подметая полы, она сидела так низко на корточках, что ее ягодицы почти касались пола. Но все-таки не касались. Она могла оставаться в таком положении очень долго. Мне казалось, что целую вечность. Однажды я попыталась засечь время, но его прошло столько, что я успела забыть, что мне надо смотреть на часы. У нее не хватало нескольких передних зубов, и, когда она улыбалась, ее десны зияли розовыми пустотами. Каждое утро она приносила свежие зеленые перцы чили и готовила поху мне на завтрак.

Однажды вечером, когда она собралась уходить, я вышла в прихожую следом за ней. Она привязала ключи к бечевке на поясе и взяла свои сандалии, чтобы надеть их в коридоре, уже за дверью.