Зигзаг неудачи

– Не знаю, почему я взяла в руки книгу с тумбочки. Может, от растерянности. Сначала откинула простыню и посмотрела Серафиме в лицо. Оно было, как бы это поточнее сказать… Не высокомерным, нет. И не добрым… А, вот – достоинство! Именно оно на нем и отпечаталось.

В книге, я ее потом отнесла Дмитрию Николаевичу, лежал конверт, адресованный ему, и еще листок. Это стихотворение отец написал ей, еще до инсультов. Тогда он хорошо владел руками. Может быть, и непорядочно, но я тогда стихотворение тайком прочитала. Надеялась, оно давно отправлено ей… Наверное, не решился… В нем не было этой приписки. Приписка печатными буквами могла появиться лишь после инсульта.

Я медленно развернула листок, и Дарина отвела глаза в сторону. Передо мной было написанное от руки стихотворение:

Боль моя! Мне б тебя не коснуться…Не гореть и не тлеть – остыть.К теням прошлого не вернуться.Мне б беспамятство – все забыть.Столько лет все тянул – не решалсяЯ из чаши Свободы испить.

Хоть и поздно, но догадалсяБез тебя научиться жить.Как очнулся. Живу в надежде,Что угасла моя любовь.Ты не думай – не будет, как прежде,Так что гневные речи готовь.Жизнь прекрасна! И в ней столько света!Если б видеть могла сама,Что со мною весна и лето,

А с тобою осталась зима.Ничего, что немного тревожно —Это просто сомнений следы…Согласись – наша жизнь невозможна.Ведь зимой не цветут сады.Мне давно уже надоелоПо теченью обмана плыть.Только вот ведь какое дело…Не могу я тебя забыть!

Только вот ведь какое дело —Этот узел не разрубить.Жаль… Не все на душе отболело.Не любя – не могу разлюбить…

Под стихотворением красной шариковой ручкой печатными буквами было написано: «Прощаю. Покойся с миром».

По телу пробежал легкий озноб. Я тупо смотрела на эту строчку, испытывая желание немедленно избавиться от листка.

– Убери, – слегка севшим голосом попросила Дарину. – Сама отдашь… Андрею.

Она медленно взяла листок.

– Думаю, это Олимпиада ему сказала, что Серафима в больнице. Не без сарказма. Он и пошел, чтобы окончательно от нее освободиться… Можешь меня за это осуждать, но я спрятала этот листок. Мне бы, дуре, его сразу уничтожить, а я все с собой таскала. Какое-то мелкое мстительное чувство грело. Не в плане ее убийства, а в том, что он понял, что любил каменного истукана. Жалела, что мать это послание не видела, хотя и отдавала себе отчет – отец пошел на преступление не в здравом уме. Инсульт все-таки… Но вот что странно: меня не покидало чувство огромной потери.

– А тебе не показалось странным поведение отца после ее смерти? Такое впечатление, что эта смерть была для него ударом.

Дарина меня перебила:

– Он просто искренне сожалел о содеянном! Я же говорю, с головой у него не все в порядке было – иногда не мог понять назначение простых вещей, например, наливал чай в тарелку… Но ведь убийство спланировал. И лекарство приобрел. Я уже потом узнала, что Серафима просила к ней в палату никого из посетителей не пускать. Одна Янка в нарушение всех запретов пролезла. Это было, кажется, в среду или в четверг… Словом, накануне смерти Серафимы. Я ее сразу узнала. Дежурная медсестра Янку со скандалом из палаты выпроваживала. Отца в четверг уже не пустили. Девчонки в справочном отделении помнят, что Леонид Сергеевич Полозов очень просил передать госпоже Лопуховой наилучшие пожелания и извинения за то, что не приехал раньше. Якобы был уверен, что Серафима, когда узнает, кто к ней пришел, сама спустится. Не удостоила…

– А передачу от него приняла?

– Судя по конечному результату – да… Санитарка тетя Дуся передала больной пластиковую бутылочку настоя шиповника и сказала, что это по распоряжению лечащего врача. А то она капризничает и от всего отказывается.

На этом я была вынуждена допрос прервать. В кухню влетела Наташка. Не по собственному желанию. И притормозила только у окна. Оттуда прекрасный вид на зеленые плоды абрикосов, оттягивающих ветки деревьев книзу.

– Блин!!! – вот и все, что она успела гаркнуть от восхищения.

Лешик был более многословен:

– Ма, посторонись, зашибу!!!