Зима

Арт говорит им, что помнит, как ему рассказывали в детстве историю — историю о мальчике, который заблудился на Рождество в снегу и очутился в подземном мире.

— А, — говорит Айрис. — Да, я рассказывала тебе эту историю.

— Нет, она не рассказывала, — говорит его мать.

— Нет, рассказывала, — говорит Айрис.

— Я точно знаю, что она не рассказывала, — говорит его мать. — Потому что это я — я тебе ее рассказывала.

— Ты сидел у меня на коленях в невлинском доме, — говорит Айрис. — Мы ходили гулять к лодкам. Тебе было грустно, потому что ты никогда не видел снега. Я сказала, что ты его видел, но был слишком маленьким и не помнишь. Потом я рассказала тебе эту историю.

— Не слушай ее, — говорит его мать. — Ты лежал у меня в кровати, тебе приснился кошмар. Я принесла тебе горячего шоколада. Ты спросил, что такое «неправильный снег», ты услышал это по телевизору. И я рассказала тебе историю.

— Я посадила тебя к себе на колени, — говорит Айрис, — и рассказала тебе ее. И я помню это так хорошо, потому что очень старалась не называть ребенка в истории ни мальчиком, ни девочкой.

— Он помнит, что там был мальчик, — говорит его мать. — Значит, он помнит мою историю. Я уверена, что рассказывала о мальчике. И я сама помню это так хорошо, потому что вставила туда много фактов, от которых ты должен был быть в восторге, Артур, например философов и фото-трюки. Ведь мы с тобой ходили в Музей движущегося изображения, и ты был в восторге от него, так что я вставила астрономов и людей, изучавших формы снежинок. Ты помнишь.

— Нет, — говорит Арт. — Но зато я помню поход в МДИ. И помню, что кто-то рассказывал мне о звездах и снеге.

— Кеплер, — говорит его мать. — Это я тебе о нем рассказывала. Я рассказывала тебе о Кеплере, комете и снежинках. Она-то не знает, кто такой Кеплер.

— Я сделала главного героя этой истории, Арти, просто ребенком, иными словами, героем, который мог быть как мальчиком, так и девочкой, потому что наша собственная мать рассказывала нам эту историю, когда мы были маленькими, и она рассказывала о девочке, которая растопила пол подземного мира своими галошами, и я хотела, чтобы ты тоже мог вставить себя в историю, если пожелаешь.

— Своими га… как? — говорит Люкс.

— Галоши, — говорит Арт.

— Какое красивое слово, — говорит Люкс.

— В этом нет никакой экзотики, и нечего так умиляться, Шарлотта, — говорит его мать. — И если уж говорить честно. В этой бесконечной лжи о том, что ты жил с ней, Артур, нет ни слова правды. Повторяю раз и навсегда: ты никогда с ней не жил. Некоторое время, пока ты был маленьким, ты жил с моим отцом…

— …который передавал его мне всякий раз, когда ты передавала его ему, — говорит Айрис. — Потому что у него не было ни малейшего представления, как ухаживать за маленьким ребенком.

— По-моему, он вполне хорошо вырастил нас, — говорит его мать.

— Нас вырастила мать, — говорит Айрис. — Отец приходил домой без четверти шесть вечера и ел свой ужин.

— Он зарабатывал деньги, на которые мы могли купить этот ужин, — говорит его мать.

— Может быть. Но он был без понятия, что делать с маленьким ребенком, — говорит Айрис. — И твоя попытка вычеркнуть меня из жизни твоего сына обречена на провал. Потому что я надежно спрятана в банке его памяти, помнит он об этом или нет. А банк памяти гораздо нестабильнее и гораздо материальнее любых твоих современных финансовых институций или хедж-фондов. Помнишь, Арти, как я взяла тебя на акцию протеста, где мы исполняли танец с большими буквами алфавита в руках?

Арт открывает глаза.

— Да! — говорит он. — Что-то такое припоминаю. Я был буквой «А».

— Ты был «А» в лозунге «ДЕНЬГИ, А НЕ СОКРАЩЕНИЯ», — говорит Айрис.

— Да? — говорит Арт.

— Потом мы немного поработали ногами, чуть-чуть хореографии, и ты стал «А» в лозунге «НЕТ ПОДУШНОМУ НАЛОГУ», — говорит Айрис.

— Он никогда с тобой не жил. Ты никогда с ней не жил, — говорит его мать.

— Ах, какое мы счастливое поколение, Фило, сколько рассерженных лет, какая сила чувства, сколько любви, — говорит Айрис.

— Согласна, — говорит его мать.

— А их поколение, — говорит Айрис. — Лето Скруджа. Да и зима Скруджа, да и весна, да и осень.

— Грустно, но тоже правда, — говорит его мать.

— Мы умели сказать нет войне, — говорит Айрис.

— Мы трудились ради чего-то другого, — говорит его мать.

— Мы сами были авангардом, — говорит Айрис. — Мы выставляли собственные тела против машин.

— Мы знали, что наши сердца из другого теста, — говорит его мать.

Затем происходит нечто странное. Его мать и тетка начинают петь. Они затягивают дуэтом песню на иностранном языке. Сначала, первые несколько строк, они поют на один голос, а потом разделяются. Его мать поет низкие ноты, а его тетка — высокие. Они хорошо знают мелодию, где она понижается и где нужно подхватывать, словно перед этим репетировали. С языка, похожего на немецкий, они переходят на английский, а потом снова на иностранный язык.

— Это всегда была ты, — поют они.

Они поют дуэтом, опять на другом языке, и затем конец песни по-английски.

— Можно поклясться, что они родственницы, — говорит Люкс.