Зима мести и печали

– Рада тебя слышать, – спокойно и мягко говорит Анна. Словно расстались они только вчера, и не было странного, внезапного разрыва на осиянном солнцем бабьего лета больничном дворе, ревнивых Наташиных слов и полутора лет обоюдного молчания.

Подстегнутая этим сдержанным грудным голосом, Наташа рассказывает о своей беременности, о встречах с Нинкой, Сероглазкой и Гаврошем, изобразив последнюю в самом неприглядном виде. Анна слушает не перебивая.

– Скажи, Анна, он звонит тебе? – спрашивает Наташа, не объясняя, кто такой он.

– Ни разу, – тихо отвечает Анна, и Наташа уже жалеет, что потревожила прежнюю подругу Королька.

И все же щекотное женское любопытство заставляет ее спросить напоследок:

– У тебя кто-нибудь есть?

– Никого.

Злорадство, вспыхнувшее в Наташе, когда узнала, что Королек оставил Анну, давно угасло. Но какая-то тысячная доля былой ревности осталась, и сейчас Наташе приятно сознавать, что Анна также одинока, как и она сама.

Они прощаются, не договариваясь созвониться.

* * *

Королек

Загадочная хозяйка «Заморья» заинтересовала меня еще на похоронах, а общение с прекрасной Музой этот интерес подогрело капитально.

Сегодня, 2-го марта, исполнив поручения Кота, вечерок посвящаю ей. Сижу в своей «копейке», припаркованной невдалеке от дверей турфирмы, неторопливо пережевываю бутерброд с копченой колбасой и занимаюсь не то, чтобы любимым, но вполне привычным делом: неотвязно глазею в одну точку. Вокруг синева, огни, светящийся разбавленной синькой снег, темные фигурки прохожих.

Рабочий день в «Заморье» окончен. Покинув нагретые стульчики, сотрудники фирмы пульками высвистывают из дверей. Среди них Муза. Она влезает в маленький, пикантного вида «пежо». Машинка выруливает, пятясь аккуратным задиком, и упархивает.

Туристическая начальница что-то задерживается.

Еще около часа тоскливого ожидания – появляется, не спеша движется к своей золотистой тачке, усаживается и отбывает. Качу за ней. Пронизываем иссиня-черный город. «Мицубиська» подкатывает к семиэтажному домику, озаренному зелеными фонарями, горящими в каменных столбиках ограды. Перед ней, мерцающей золотом, почтительно поднимается шлагбаум, и она с достоинством аристократки вплывает во дворик.

Мне остается только проехать мимо. Похоже, дамочка, как самая что ни на есть благовоспитанная особа, прибыла к месту проживания. Сделав крюк, останавливаюсь напротив домика и, обреченно вздохнув, принимаюсь ждать. Но «японка» из ворот так и не выезжает.

Промаявшись до одиннадцати, в полной тьме отправляюсь восвояси.

Дома раскладываю диван. Вытаращившись в темноту, лежу на спине и пытаюсь постичь таинственный смысл цифири, накарябанной «дядей Валей». Ближе к полуночи возвращается с работы Гаврош, целует меня, раздевается, повествуя при этом, что к ней по дороге пристал пьяный козел. Такая уж она уродилась умелица притягивать к себе всякие беды и неприятности. Тащится в ванную, приговаривая: «Как мои ноженьки уста-а-али!»

Потом укладывается рядом, больно задев коленками. Внезапно во мне пробуждается невыносимое желание. Нахожу в темноте губы Гавроша. «Пожалуйста, не надо, – просит она, – вымоталась, как савраска. Давай завтра». Но я уже себе не принадлежу. Быстро стащив через голову ночнушку, Гаврош прижимается ко мне, шепчет: «Сделай мне ребеночка, Королек, маленького Королечка, он будет такой хорошенький!»

Мое вожделение разом пропадает.

– Извини, я действительно идиот.

Гаврош плачет. Целую ее, нашептываю ласковые слова. Всхлипывая, она отворачивается к стене. Смыкаю веки, но сон не идет, точно заколодило. Вспоминаю, как умолял Анну родить ребенка, – и прошлое всей своей тушей наваливается на меня. Принимаюсь изводить себя с таким наслаждением, что пух и перья летят из разодранной души.

Снова, в какой уж раз, из глубины памяти поднимается Анна, которую изо всех сил стараюсь забыть, как и все, что связано со смертью Илюшки, и едва не вою в голос от волчьей тоски…

* * *

Вечером следующего дня, отработав смену – если мое безмозглое времяпровождение в стальной корпорации Кота можно назвать работой, – собираюсь двинуться на хауз к Гаврошу – и передумываю. Душа волнуется, жаждет чего-то. Отправляюсь в центр города. Впереди сияет улочка «купи-продай» имени Бонч-Бруевича. Пристроив «копейку», ныряю в «свою» забегаловку, где горит свет и полно народу.

За мой столик пристраивается мужик в залоснившемся мышастом пальто. Я бы на него внимания не обратил, но он заговаривает сам. Представляется писателем.

– Дома жрать нечего, – жалуется он хриплым голосом, сладострастно жуя пышки и запивая пивом. Подталкиваю ему свой хот-дог. – Ни копья. Мои произведения не нужны обывателю. Слишком сложно для его куриных мозгов.

Он худ, высоколоб и гладко выбрит. Альбинос с почти белыми, зачесанными назад волосами и красноватыми буркалами. Пальцы тонкие, узловатые, в желтых пятнах от никотина. Слово за слово – проговариваюсь, что когда-то зарабатывал частным сыском. Это его вдохновляет.

– Дай мне сюжет из своей практики. Я сделаю из него шедевр.