Зимняя дорога. Генерал А. Н. Пепеляев и анархист И. Я. Строд в Якутии. 1922–1923

Единственная ее улица растянулась на две версты, и незадолго до того, как Строд ушел отсюда в Петропавловское, они с начальником гарнизона Суторихиным решили, что удержать село целиком не удастся, нужно сосредоточить все силы в той его части, где находились больница, продовольственные склады, церковь и кладбище. Предполагалось создать здесь узел обороны с укреплениями из каменных надгробных плит, но без Строда этот план так и не был выполнен.

Вечером 1 февраля Рейнгардт остановился в лесу, не доходя пару верст до Амги, дал людям отдых и начал атаку в три часа ночи, чтобы захватить противника врасплох. Приказано было взять слободу «без выстрела». Сам он остался на месте с адъютантами, двумя вестовыми и Грачевым, который после победы должен был организовать местное самоуправление. Главный политработник Соболев задержался в Усть-Миле. Он имел «тонкий стан», как в посвященном ему стихотворении писал Пепеляев, и непоколебимое сознание собственной значимости, поэтому передвигался исключительно в санях или в нартах.

Грачев в атаке не участвовал, но понимал, что чувствовали его товарищи: «Вокруг Амги глубокий снег. Местность открытая, мороз 50°, светит луна. Добровольцы рассыпаны цепью, медленно движутся по снегу. Мороз душит, обледенели глаза. Амга все ближе. От винтовки руки мерзнут».

Красноармейцы были расквартированы по всей слободе и, как в Петропавловском, спали раздетыми. Суторихин бежал первым, за ним – большая часть гарнизона. Лишь одиночки пытались отстреливаться. О том, чтобы поджечь Амгу, как планировал «кунктатор» Байкалов, никто не думал.

«Вдруг, – вспоминал Грачев эти минуты напряженного ожидания, – выстрел, другой, третий, и снова тишина. Через десять минут затрещали пулеметы. Заметили? Пропало все, люди погибли!»

Мороз усиливает звуки, окружает их эхом. На самом деле из всех имевшихся у Суторихина «тринадцати пулеметов» (неизбалованные пепеляевцы причисляли к ним и автоматы Шоша) стрелял только один: пулеметчик Ренкус выкатил на улицу свой «максим» и вел огонь, пока не кончились ленты. Набивать новые было некому.

«Через полчаса стрельба начала стихать, – продолжает Грачев, – а донесений нет. Беспокойство растет, но вот показался всадник-вестовой: “Ура! Наши взяли”. Прискакал весь обмороженный, пришлось растирать его снегом».

Грачев, на месте узнавший цифры потерь, пишет, что у красных было убито два человека, но в официальном рапорте Байкалова они превратились в двадцать, чтобы создать у начальства иллюзию упорного сопротивления. Добровольцы после боя недосчитались двадцати двух товарищей. Все они погибли от пулеметного огня, много было раненых, но для Ренкуса это не имело никаких последствий, кроме пары ударов прикладом в момент пленения.

По Грачеву, пленным предложили выбор из двух вариантов: уйти в Якутск с трехдневным запасом продовольствия или вступить в Сибирскую дружину. Все предпочли второе. Строд объясняет это тем, что иначе их грозились отпустить без теплой одежды, но едва ли угроза была бы приведена в исполнение. Красноармейцев просто запугивали, а они еще не понимали разницы между пепеляевцами и повстанцами, вполне способными так поступить.

В приказе Пепеляева, изданном перед началом наступления на Якутск, говорилось, что в освобожденных населенных пунктах должны «созываться народные съезды, которые будут устанавливать власть на местах». По этой директиве Грачев собрал жителей Амги и предложил избрать «самоуправление». В ответ на осторожный вопрос, кого можно выбирать, он разъяснил, что кого пожелают, «хотя бы выбранные лица были и коммунисты: раз его избрали жители, значит, заслужил доверие населения, а против воли населения дружина не борется».

Надо полагать, амгинских «пагынай» сильно озадачила подобная принципиальность. Она выглядела не то ловушкой для простаков, не то признаком слабости нового порядка, с которым в любом случае лучше пока дел не иметь.

2

Первые полчаса боя за Амгу там работала телефонная связь с Чурапчой, потом пепеляевцы ее оборвали, но кто-то из командиров или красноармейцев успел сообщить туда, что слобода пала. Из Чурапчи телефонировали в Якутск. Рано утром того же дня Байкалова поднял с постели прибежавший к нему на квартиру работник оперативного отдела: «Товарищ командующий, маленькая неприятность… Налет на Амгу. Наших пощипали».

Свои воспоминания Байкалов писал в 1948 году, после лагеря и незадолго до смерти. Возможно, ему казалось, что их скорее удастся издать, если они будут похожи на художественную прозу, и оживлял текст диалогами – вымышленными, часто чересчур литературными, но иногда удачно имитирующими устную речь.

Выслушав прибежавшего к нему штабиста, Байкалов «начал раздражаться»: «Кто пощипал, как пощипал? Нельзя ли без метафор?»

«Пепеляев сегодня до рассвета ворвался в Амгу…»

«И?» – «диким визгом вырвалось» у Байкалова.

«Занял деревню и…»

«И? Вы долго заставите меня через соломинку касторку сосать?»

«Это тоже метафора, товарищ командующий… Чурапча сейчас передает подробности, поедем, узнаем все».