Зимняя вишня (сборник)

— Ночью светит… Янка! — взмолился Злат, показывая платок, весь стянутый узлами. — Я уже шесть раз отгадал, и вот еще — два… Человек не камень, терпит, да и треснет!

— А уговор — дороже денег! — отвечала Янка. — Отгадаешь столько загадок, сколько платок узлов вместит, — еще раз поцелую. Лучше смекай.

— Доспех? — безнадежно спросил Злат.

— Нет! — веселилась Янка. И даже печальный рыцарь Ромуальд, ехавший неподалеку, прислушивался к их разговору с подобием улыбки.

И к вечеру жара не унялась, только дорожная пыль все гуще оседала на возах, конях и одеждах путников.

Анна ехала теперь в повозке; опершись локтями о мех, она читала толстое, с жемчужным шитьем и золотыми застежками Евангелие. Рядом с прежней беззаботностью сидела Янка, только теперь ее рот и руки нашли другое занятие: она грызла подсолнухи. Даниил следовал за повозкой на лошади.

Скрипели колеса, дремали воины в седлах. Блестело неподвижное закатное солнце на шлеме Ромуальда.

Бенедиктус подъехал к Даниилу, и их кони пошли рядом.

— Восьмой раз вожу послов на Русь — и никогда дорога не была такой спокойной, — сказал Бенедиктус. — Печенеги поумирали от жары, а разбойники лежат в тени и не помышляют о разбое. Благодать. «Чему печалиться слуге, когда подкован конь, — пропел Бенедиктус, прихлебнув из фляги. — И близок дом, где в очаге всегда горит огонь…» Но тебя, я вижу, ничего не радует. В унынии — грех.

— Всяк радуется своему и по-своему, — отозвался Даниил.

— Тоже правда! — воскликнул Бенедиктус, довольный, что выпала возможность поболтать. — Отпустим же им грехи — завистникам, гордецам, корыстолюбцам — и оставим им их радости! Кесарю — кесарево. А Бахусу — бахусово! Ибо, когда я пью, я добр, а из этой позиции еще интереснее наблюдать, что есть человек.

Даниил слушал вежливо, но не для диспута были его мысли, и далеки они были отсюда.

— Сего никому не дано знать, кроме Создателя, — кротко ответил он.

— Да нет, — возразил Бенедиктус, — и мы, грешные, любопытствуем. Лезем не только в душу, но и в тело — посмотреть, что там внутри, скажем, какого цвета кровь… И хоть давно убедились, что зеленой она не бывает, — продолжаем им пускать ее из жил ближних.

— За это карает небо, но не мы.

Бенедиктус помолчал, вздохнул разочарованно.

— Броня у тебя покрепче, чем у нашего славного рыцаря, — кивнул он на закованного в латы Ромуальда. — Жаль, Даниил… Я полагал, что двум самым умным в этом стаде есть о чем поговорить. — Он с сожалением заглянул в опустевшую фляжку. — Но тебе предпочтительней штудировать придворный этикет с дочерью твоего сюзерена…

— Прости, Бенедиктус, — перебил Даниил мягко, но решительно. — Говори, пожалуйста, тише. Княжна уснула.

Бенедиктус перевел взгляд на повозку. Анна и правда спала, уронив рыжие пряди на книгу.

— Алла-а-а! — вдруг донеслось спереди из-за придорожного кустарника. — Алла, бисмилла-а! Ай, алла-а…

Даниил замер, прислушиваясь, Шалиньяк тоже привстал на стременах. Воины разом ближе придвинулись к возку.

Ромуальд, чрезвычайно оживившись, выхватил меч и галопом пустил коня на крик. Злат хотел последовать за рыцарем, но Бенедиктус остановил его:

— Погоди, дай бедняге наконец свершить свой подвиг.

Через минуту за кустарниками путникам открылась стоящая у речки двухколесная арба, запряженная ослом. Подле нее Ромуальд цепко держал за бороду человека в шароварах и чалме.

— Что за несчастная судьба! — вопил бородач, простирая руки к подъезжавшим. — Стоит любому странствующему рыцарю увидеть сарацина, как он тут же хватает его за бороду… И все говорят — отдай гроб Господен! А откуда он у бедного сарацина, разве я его брал?

— Кто ты такой? — спросил Шалиньяк.

— Бедный сарацинский купец, везу в Регентсбург шелк и амбру. Остановился для вечернего намаза… Добрая госпожа! — упал он перед Анной на колени. — Не знаю имени и титула… разреши ехать под охраной твоих лучезарных рыцарей! Иначе бедному сарацину снова не миновать беды!

Анна подумала, поглядела на Роже, потом на Даниила, выпрямилась и простерла руку — как делал ее отец на судилищах в Киеве:

— Пусть едет!

Ромуальд разжал руку и смущенно отъехал в сторону.

— Да продлятся дни твои, мудрая госпожа! — быстро закланялся купец. — Да не меркнет свет очей твоих!.. И вот так от самой Палестины, — пожаловался он Бенедиктусу, влезая на арбу.

Анна глядела на Даниила.

— Я поступила по своему назначению, Даниил?

— Ты поступила по-королевски. Ибо сказано: благословен будет владыка милосердный.

Анна сдержала довольную улыбку. Рыцари и воины разошлись по своим местам, и снова под скрип колес кавалькада тронулась в путь.

В зеркале горного озера плавала полная луна, и лик ее временами покачивался от всплесков сонной рыбы. Маячили в тумане фигуры франкских воинов у заветного возка, торчали оглобли распряженной сарацинской арбы.

В стороне от засыпающего лагеря Даниил совершал молитву. Но невольно, как ни погружался Даниил в святые, успокоительные слова, слух его ловил доносившиеся от полозки девические шепоты.

В повозке, устланной мехами, Янка взбивала подушку, готовя Анне ночлег.