Зимние сны

Хоть в мечеть обратился «Ударник»,хоть реклама повсюду в чести,хоть все больше фасадов шикарных, —от тебя, слобода, не уйти.Пусть три слоя гудрона налягутздесь на землю подобьем оков,но проступит и прежняя слякоть,и булыжники прошлых веков.Пусть малюет хоть кто не по-русски:Pizza, Club, Vavilon ли, Vivat, —на углах, как и раньше, старушкисядут семечками торговать.Даже если и буду сподоблен

Корбюзье изощренных затей,не поверю в кончину колдобин,закоулков, трущоб, пустырей.Светляки до сих пор не потухли,хоть, конечно, неону – мерси.Нацепив италийские туфли,самотечную грязь помеси.Коль налипнет саманная глина,захолустье винить не спеши:не провинция в этом повинна,а особое зренье души.Мир обманной завесой окутан,но черты его сквозь ширпотребпрозревает художник Колкутин —

и все прочие, кто не ослеп.

«Вдруг захотелось снега. Чтобы он…»

Вдруг захотелось снега. Чтобы онсветился затаенно и печально.И чтоб – ни звука. Чтобы только звонв ушах от ненасытного молчанья.И чтобы окна – гасли. И следы,в снегу сойдясь, застыли бы ничейно…А дворник, взявшись утром за труды,не понял бы их знойного значенья!

Пустырь как цитата

По соседству с термитным кварталомлёг и в сон погрузился пустырь.

Он дарован зверушкам картавым,ржавым тросам да травам густым.Он изрыт, как ломоть, что оторван,он изрезан небрежным ковшом.По сырым и извилистым тропамя не раз, спотыкаясь, прошел.Оступлюсь – он тяжёлые векиприподнимет – и снова смежит.Он не ищет любви в человекев этом веке; он просто лежит.Он не знает ни поз, ни ужимок,навсегда он решился уснуть.Пусть впечатался след мой в суглинок —он его не затронул ничуть.

Весь в репьях, выходил я к асфальту.Было странно легко на душе.Я его заучил, как цитату,но откуда – не вспомнить уже.

Транзит

Что остается в амальгаме,когда смыкается земля?Я отражаюсь вверх ногамив крапленой карте февраля.Здесь нет меня как такового,есть штемпель смазанный: транзит.По полю зренья боковогобесшумно ящерка скользит.

Певческий импульс