Зимний Собор (СИ)

Чтоб не на жизнь, а на века хватило.Я буду гордо говорить с тобой.Запоминай – слова, как та лепешка,В какую ты вцепился под полой,Какую съешь, губами все до крошкиС ладони подобрав… Но съешь сперва,Что дам тебе.Допрежь смертей и пытокРука простерлась, яростна, жива,А в ней – сухой пергамент, мертвый свиток.Исписан был с изнанки и с лица.И прочитал я: "ПЛАЧ, И СТОН, И ГОРЕ."Что, Мертвое опять увижу море?!Я не избегну своего конца,То знаю! Но зачем опять о муке?Избави мя от страха и стыда.Я поцелуями украсить рукиВозлюбленной хочу! Ее уста –Устами заклеймить! Я помню, Боже,Что смертен я, что смертна и она.Зачем ты начертал на бычьей кожеО скорби человечьей письмена?!Гром загремел. В округлом медном шлемеПришелец тяжко на песок ступил."Ты зверь еще. Ты проклинаешь Время.Ты счастье в лавке за обол купил.Вы, люди, убиваете друг друга.Земля сухая впитывает кровь.От тулова единого мне рукиПротянуты – насилье и любовь.Хрипишь, врага ломая, нож – под ребра.И потным животом рабыню мнешь.На злые звезды щуришься недобро.На кремне точишь – снова! – ржавый нож…Се человек! Я думал, вы другие.Там, в небесах, когда сюда летел…А вы лежите здесь в крови, нагие,Хоть генофонд один у наших тел!Я вычислял прогноз: планета гнева,Планета горя, боли и тоски.О, где, равновеликие, о, где вы?Сжимаю шлемом гулкие виски.Язычники, отребье, обезьяны,Я так люблю, беспомощные, вас,Дерущихся, слепых, поющих, пьяных,Глядящих морем просоленных глаз,Орущих в родах, кротких перед смертью,С улыбками посмертных чистых лиц,И тянущих из моря рыбу – сетью,И пред кумиром падающих ниц…В вас – в каждом – есть такая зверья сила –Ни ядом, ни мечом ни истребить.Хоть мать меня небесная носила –Хочу жену земную полюбить.Хочу войти в горячечное лоно,Исторгнув свет, во тьме звезду зачать,Допрежь рыданий, прежде воплей, стоновПоставить яркой Радости печать!Воздам сполна за ваши злодеянья,Огнем Содомы ваш поражу, –Но посреди звериного страданьяОт самой светлой радости дрожу:Мужчиной – бить;и женщиной – томиться;Плодом – буравить клещи жарких чресл;Ребенком – от усталости валитьсяСреди игры; быть старцем, что воскресОт летаргии; и старухой в черном,С чахоткою меж высохших грудей,Что в пальцах мелет костяные четки,Считая, сколько лет осталось ей;И ветошью обвязанным солдатом,Чья ругань запеклась в проеме уст;И прокаженным нищим; и богатым,Чей дом назавтра будет гол и пуст… –И выбежит на ветер он палящий,Под ливни разрушенья и огня,И закричит, что мир ненастоящий,И проклянет небесного меня…Но я люблю вас! Я люблю вас, люди!Тебя, о человек Езекииль!Я улечу.Меня уже не будет.А только обо мне пребудет быль.Еще хлебнете мерзости и мрака.Еще летит по ветру мертвый пух.Но волком станет дикая собака,И арфу будет обнимать пастух.И к звездной красоте лицо поднимешь,По жизни плача странной и чужой,И камень, как любимую, обнимешь,Поскольку камень наделен душой,И бабье имя дашь звезде лиловой,Поскольку в мире все оживленоСверкающим,веселым,горьким Словом –Да будет от меня тебе оноНе даром – а лепешкой подгорелой,Тем штопанным, застиранным тряпьем,Которым укрывал нагое телоВ пожизненном страдании своем…"……………………………………………………И встал огонь – ночь до краев наполнил!И полетел с небес горячий град!Я, голову задрав, себя не помнил.Меж мной и небом не было преград.Жужжали звезды в волосах жуками.Планеты сладким молоком текли.Но дальше, дальше уходило пламяСпиралодиска – с высохшей земли.И я упал! Сухой живот пустыниЖивот ожег мне твердой пустотой.Звенела ночь. Я был один отныне –Сам себе царьи сам себе святой.Сам себе Боги сам себе держава.Сам себе счастье.Сам себе беда.И я заплакал ненасытно, жадно,

О том, чего не будетНикогда.ФРЕСКА ДЕСЯТАЯ. СВЕЧИ И ФАКЕЛЫДОЖДАЛАСЬ. МАГДАЛИНАВот грязь. Вот таз. Гнездовье тряпки – виссон исподний издрала…Убитой птицы крючья-лапки на голом животе стола.Рубить капусту – нету тяпки. Я кулаками сок давила.Я черное кидала мыло в ведро. Я слезы пролила.Всю жизнь ждала гостей высоких, а перли нищие гурьбой.Им, как Тебе, я мыла ноги. Им – чайник – на огонь – трубой.Чтоб, как о медь, ладони грея с морозу, с ветру – об меня, –Бедняги, упаслись скорее от Преисподнего огня.Да, праздник нынче. Надо вымыть придел, где грубые столы.Бутыли ставлю. Грех не выпить за то, что Ты пришел из мглы.Ты шубу скидывай. Гребенкой я расчешу ее испод.Твою я ногу, как ребенка, беру, босую, плачу тонко,Качаю в лодке рук и вод.И я, меж нищими – любила их всех!.. весь гулкий сброд, сарынь!.. –Леплю губами: до могилы меня, мой Боже, не покинь.Лягушкой на полу пластая плеча и волоса в меду, –Тебя собою обмотаю, в посмертье – пряжей пропряду.ЛЮБОВЬ СРЕДИ КАМНЕЙНичего я не вспомню из горестной жизни,Многогрешной, дурной, изъязвленной,Кроме моря соленого: брызни же, брызниВ голый лоб, сединой опаленный.Юность печень мне грызла. И тело сверкало,Будто розовый жемчуг в рапане.Все отверстия морю оно открывало.Прожигало все драные ткани.Он поэт был. А может, лоза винограда.Может, рыба – кефаль, серебрянка.Может, был он глоток винно-сладкого яда,Был монетою ржавой чеканки –Я забыла!.. А помню, как, ноги раскинув,Я слоилась под ним лепестками,И каменья кололи горячую спину,И шуршали, дымясь, под локтями;Как укромная роза, слепая, сырая,Расцветала – и, влажно алея,В губы тыкалась тьмой Магдалинина рая…Ни о чем, ни о чем не жалею,А о том, что дала обонять ему – мало,Обрывать лепестки – запретила…Сыро, влажно и больно, и острое жалоСоль и золото резко пронзило…Соль и золото!.. – губы, соленые, с кровью,Золотые глаза – от свеченьяДикой пляски, что важно зовется – любовью…Дымной крови – на камни – теченье…Ветер, голый и старый, седой, задыхальный,Под ребро мне вошел, под брюшину,И звон моря, веселый, тяжелый, кандальный,Пел про первого в жизни мужчину…И сидела на камне горячечном змейка,Изумрудом и златом пылалаЕе спинка… – таких… не убей!.. пожалей-ка!.. –Клеопатра на грудь себе клала…Озиралась, и бусины глазок горели,Будто смерть – не вблизи, за камнями,Будто жизнь – скорлупою яйца, колыбелью,Просоленными, жаркими днями…Так сидела и грелась она, животинка,Под ударами солнечных сабель…Мы сплетались, стонали… а помню ту спинку,Всю в разводах от звездчатых капель,С бирюзою узора, с восточною вязью,Изумрудную, злую, златую……Жизнь потом, о, потом брызнет кровью и грязью.А сейчас – дай, тебя поцелую.Я, рабыня, – и имя твое не узнала.То ль Увидий. А может, Обидий.Наплевать. Ноги я пред тобой раздвигала.Запекала в костре тебе мидий.Ты, смешной, старый нищий, куплю тебе хлеба.Вместе девство мое мы оплачем.Вместе, бедные, вперимся в жгучее небо,В поцелуе сожжемся горячем.Нищий ты, я нища. Мы на камнях распяты.Мы скатились с них в синюю влагу.…Боже, мы не любовники. Мы два солдата.Мы две ярких звезды в подреберье заката.Мы два глаза той-змейки-бедняги.ВОЛОДЯ ПИШЕТ ЭТЮД ТЮРЬМЫ КОНСЬЕРЖЕРИСказочные башенки,черные с золотом…Коркою дынною – выгнулся мост…Время над намизанесено – молотом,А щетина кисти твоейполна казнящих звезд.То ты морковной,то ты брусничной,То – веронезской лазури зачерпнешь…Время застукало нас с поличным.Туча – рубаха, а Сена – нож.Высверк и выблеск!Выпад, еще выпад.Кисть – это шпага.Где д'Артаньян?!.. –Русский художник,ты слепящим снегом выпалНа жаркую Францию,в дым от Солнца пьян!А Солнце – от красок бесстыдно опьянело.Так пляшете, два пьянчужки, на мосту.А я закрываю живым своим теломТу – запредельную – без цвета – пустоту.Я слышу ее звон… –а губы твои близко!Я чую эту пропасть… –гляди сюда, смотри! –Париж к тебе ластится зеленоглазой киской,А через Реку –тюрьма Консьержери!Рисуй ее, рисуй.Сколь дрожало народуВ черепашьих стенах,в паучьих сетяхРжавых решеток –сколь душ не знало броду

В огне приговоров,в пожизненных слезах…Рисуй ее, рисуй.Королев здесь казнили.Здесь тыкали пикою в бока королям.Рисуй! Время гонит нас.Спина твоя в мыле.Настанет час – поклонимсяснежным полям.Наступит день – под ветром,визжащим пилою,Падем на коленипред Зимней Звездой…Рисуй Консьержери. Все уходит в былое.Рисуй, пока счастливый, пока молодой.Пока мы вдвоемлетаем в ПарижеРусскими чайками,чьи в краске крыла,Пока в кабачкахмы друг в друга дышимСладостью и сольюсмеха и тепла,Пока мы целуемсяежеминутно,Кормя французят любовью – задарма,Пока нас не ждет на Родине беспутнойКопотная,птичья,чугунная тюрьма.СВЕЧИ В НОТР-ДАМЧужие, большие и белые свечи,Чужая соборная тьма.…Какие вы белые, будто бы плечиКрасавиц, сошедших с ума.Вы бьете в лицо мне. Под дых. В подбородок.Клеймите вы щеки и лобСезонки, поденки из сонма уродок,Что выродил русский сугроб.Царю Артаксерксу я не повинилась.Давиду-царю – не сдалась.И царь Соломон, чьей женою блазнилосьМне стать, – не втоптал меня в грязь.Меня не убили с детьми бедной Риццы.И то не меня, не меняВолок Самарянин от Волги до Ниццы,В рот тыча горбушку огня.Расстрельная ночь не ночнее родильных;Зачатье – в Зачатьевском; смерть –У Фрола и Лавра. Парижей могильныхУймись, краснотелая медь.Католики в лбы двоеперстье втыкают.Чесночный храпит гугенот.Мне птицы по четкам снегов нагадают,Когда мое счастье пройдет.По четкам горчайших березовых почек,По четкам собачьих когтей…О свечи! Из чрева не выпущу дочек,И зрю в облаках сыновей.Вы белые, жирные, сладкие свечи,Вы медом и салом, смолой,Вы солодом, сливками, солью – далече –От Сахарно-Снежной, Святой,Великой земли, где великие звезды –Мальками в полярной бадье.О свечи, пылайте, как граф Калиостро,Прожегший до дна бытие.Прожгите живот мой в порезах и шрамах,Омойте сполохами грудь.Стою в Нотр-Дам. Я бродяжка, не дама.На жемчуга связку – взглянутьНа светлой картине – поверх моей бедной,Шальной и седой головы:Родильное ложе, таз яркий и медный,Кувшин, полотенце, волхвыНа корточках, на четвереньках смеются,Суют в пеленах червячку –Златые орехи,сребряные блюдца,Из рюмочек пьют коньячку…И низка жемчужная, снежная низка –На шее родильницы – хлесьМеня по зрачкам!…Лупоглазая киска,Все счастие – ныне и здесь.Все счастие – ныне, вовеки и присно,В трещанье лучинок Нотр-Дам.…Дай Сына мне, дайв угасающей жизни –И я Тебе душу отдам.БАРЖА С КАРТОШКОЙ. 1946 ГОДНет для писания войны ни масла, ни глотка, ни крошки…По дегтю северной волны – баржа с прогнившею картошкой.Клешнями уцепив штурвал, следя огни на стылой суше,Отец не плакал – он давал слезам затечь обратно в душу.Моряцкий стаж, не подкачай! Художник, он глядит угрюмо.И горек невский черный чай у рта задраенного трюма.Баржу с картошкой он ведет не по фарватеру и створу –Во тьму, где молится народ войной увенчанному вору.Где варят детям желатин. Где золотом – за слиток масла.Где жизнью пахнет керосин, а смех – трисвят и триедин,Хоть радость – фитилем погасла!Где смерть – не таинство, а быт. Где за проржавленное салоМужик на Карповке убит. И где ничто не воскресало.Баржа с картошкою, вперед! Обветренные скулы красны.Он был фрунжак – он доведет.Хоть кто-нибудь – да не умрет.Хоть кто-нибудь – да не погаснет.Накормит сытно он братву. Парной мундир сдерут ногтями.И не во сне, а наяву мешок картошки он притянетВ академический подвал и на чердак, где топят печкуПодрамником! Где целовал натурщицу – худую свечку!Рогожа драная, шерстись! Шершаво на пол сыпьтесь, клубни!И станет прожитая жизнь безвыходней и неприступней.И станет будущая боль громадным, грубым Настоящим –Щепотью, где замерзла соль, ножом – заморышем ледащим,Друзьями, что в виду холста над паром жадно греют руки,И Радостью, когда чиста душа – вне сытости и муки.***История – кровь меж завьюженных шпал.Владыке рабы его кланялись в пояс!

А там, на вокзале прогорклом, стоялТоварный, забитый соломою поезд.До Мурманска ехали, там – кораблем.Он щепкой висел в Ледовитом, огромном…“Ну что же, ребята!” – “А коли помрем?..”“Но прежде на славу построим хоромы!..”Мороз в корабельные щели проник,Хоть их дымом пахнущей паклей забили.И Маточкин Шар назывался пролив,Который в слезах они так материли…И все это были НАРОДА ВРАГИ –Пред ликом голодным седого Простора,Пред нимбом серебряным светлой пурги,Объемлющей равно начдива и вора.И плотник глазастый, с усами Христа,Блевал прямо на пол железного трюма.И новая жизнь поднималась, чиста,Над Новой Землею, глядящей угрюмо.ПРОРОКЛицо порезано ножами Времени. Власы посыпаны крутою солью.Спина горбатая — тяжеле бремени. Не разрешиться живою болью.Та боль — утробная. Та боль — расейская. Стоит старик огромным заревомНад забайкальскою, над енисейскою, над вычегодскою земною заметью.Стоит старик! Спина — горбатая. Власы — серебряны. Глаза — раскрытые.А перед ним — вся жизнь проклятая, вся упованная, непозабытая.Все стуки заполночь. Котомки рваные.Репейник проволок. Кирпич размолотый.Глаза и волосы — уже стеклянные —друзей, во рву ночном лежащих — золотом.Раскинешь крылья ты — а под лопатками —под старым ватником — одно сияние…В кармане — сахар: собакам — сладкое.Живому требуется подаяние.И в чахлом ватнике, через подъезда вонь,ты сторожить идешь страну огромную –Гудки фабричные над белой головой, да речи тронные, да мысли темные,Да магазинные врата дурманные, да лица липкие — сытее сытого,Да хлебы ржавые да деревянные, талоны, голодом насквозь пробитые,Да бары, доверху набиты молодью —как в бочке сельдяной!.. – да в тряпках радужных,Да гул очередей, где потно — походя —о наших мертвых, о наших раненых,О наших храмах, где — склады картофеля!О наших залах, где — кумач молитвенный!О нашей правде, что — давно растоптана,но все живет — в петле, в грязи, под бритвою…И сам, пацан еще — с седыми нитями, –горбатясь, он глядит — глядит в суть самую…ПРОРОК, ВОССТАНЬ И ВИЖДЬ! Тобой хранимые.Перед вершиною — и перед ямою.ОСЕННЯЯ ГРЯЗЬ. ИДУТ КРЕСТИТЬ РЕБЕНКАПодлодками уходят ботыВо грязь родимую, тугую.Такая жизнь: свали заботу,Ан волокут уже другую.Старуха – сжата рта подкова –Несет комок смертельно белый.Твердят: вначале было Слово.Нет! – крик ребячий – без предела.Горит листва под сапогами.Идут ветра машинным гулом.Внезапно церковь, будто пламя,На крутосклоне полыхнула!Комок орет и руки тянет.Авось уснет, глотнув кагора!..А жизнь прейдет, но не престанетСреди осеннего простора.А за суровою старухой,Несущей внучку, как икону, –Как два голубоглазых духа –Отец и мать новорожденной.Они не знают, что там будет.Нагое небо хлещут ветки.Они идут, простые люди,Чтоб соблюсти обычай предков.Молодка в оренбургской шали,Чьи скулам – сурика не надо,Все молится, чтоб не дышалиДожди на плачущее чадо.Чтоб молоко в грудях пребыло.Чтобы еще родились дети.Чтоб мужа до конца любила.Чтоб мама пожила на свете.Чтоб на бугре, в веселом храме,Для дочки таинство свершили…А осень возжигала пламя,Чтоб мы в огне — до Снега – жили.СТАРУХА В КРАСНОМ ХАЛАТЕ. ПАЛАТА РЕМИССИИГлаза ее запали.Рука ее худа –На рваном одеяле –Костистая звезда.Бессмертная старуха!Напялишь ты стократ –И в войны, и в разруху –Кровавый свой халат.Над выдохами пьяни,Над шприцами сестер –Ты – Анною Маньяни –Горишь, седой костер.Ты в жизни все видала.Жесть миски губы жжет.Мышиным одеяломСогреешь свой живот.Ты знаешь все морозы.Ты на досках спала,Где застывали слезы,Душа – торосом шла.Где плыли пальцы гноем.Где выбит на щекахКиркою ледяноюПокорный рабий страх…О, не ожесточайся!Тебя уж не убьют –Остылым светит чаемПоследний твой приют.Так в процедурной вколютЗабвенье в сгиб руки –

Опять приснится поле,Где жар и васильки…И ты в халате красном,Суглоба и страшна –О как же ты прекраснаИ как же ты сильнаНа том больничном пире,Где лязганье зубов,В больном безумном мире,Где ты одна – любовь –Мосластая старухаС лицом, как головня,Чья прядь за мертвым ухомЖжет языком огня,Чей взор, тяжел и светел,Проходит сквозь людей,Как выстрелами – ветерПо спинам площадей!Прости меня, родная,Что я живу, дышу,Что ужаса не знаю,Пощады не прошу,Что не тугую кашуВ палате душной ем,Что мир еще не страшен,Что ты одна совсем.***Прощай, милый!Я была тебе Божья Матерь.За свежей могилойРасстелешь на земле белую скатерть.И все поставишь богато –Рюмки крови и хлебы плоти,А я мир твой щедрый, проклятыйОкрещу крылом – птица в полете.СУМАСШЕДШИЙ ДОМУстав от всех газет, промасленных едою,Запретной правоты, согласного вранья,От старости, что, рот намазав, молодоюПрикинется, визжа: еще красотка – я!.. –От ветра серого, что наземь валит тело,От запаха беды, шибающего в нос, –Душа спастись в лечебнице хотела!Врачам – лечь под ноги, как пес!Художник, век не кормленый, не спавший.Малюющий кровавые холсты.Живущий – или – без вести пропавший –За лестничною клеткой черноты,Все прячущий, что невозможно спрятать –За печью – под кроватью – в кладовой –Художник, так привыкший быть проклятым!В больнице отдохни, пока живой.И, слава Богу, здесь живые лица:Пиши ее, что, вырвав из петли,Не дав прощеным сном темно забыться,В сыром такси сюда приволокли;А вот, гляди, – небрит, страшнее зэка,Округ горящих глаз – слепая синева, –Хотел, чтоб приняли его за человека,Да человечьи позабыл слова!А этот? – Вобла, пистолет, мальчонка,От внутривенного – дрожащий, как свеча,Крича: "Отбили, гады, все печенки!.." –И сестринского ищущий плеча, –Гудящая, кипящая палата,Палата номер шесть и номер пять!Художник, вот – натура и расплата:Не умереть. Не сдрейфить. Написать.На плохо загрунтованном картоне.На выцветшей казенной простыне.Как в задыханье – при смерти – в погоне –Покуда кисть не в кулаке – в огне!И ты, отец мой, зубы сжав больные,Писал их всех – святых и дорогих –Пока всходили нимбы ледяныеУ мокрых щек, у жарких лбов нагих!И знал ты: эта казнь – летописанье –Тебе в такое царствие дана,Где Времени безумному названьеДаст только Вечность стараяодна.МАНИТА И ВИТЯА там? – Корява, как коряга, а профиль – траурный гранит,Над сундуком горбатой скрягой Манита гневная сидит.Манита, скольких ты манила! По флэтам, хазам, мастерским –Была отверженная сила в тех, кто тобою был любим.А ты? Летела плоть халата. Ветра грудей твоих текли.Пила! Курила! А расплата – холсты длиною в пол-Земли.На тех холстах ты бушевала ночною водкой синих глаз!На тех холстах ты целовала лимон ладони – в первый раз…На тех холстах ты умирала: разрежьте хлебный мой живот!На тех холстах ты воскресала – волос гудящий самолет…Художницей – худой доскою – на тех холстах бесилась тыКухонной, газовой тоскою, горелой коркой немоты!Миры лепила мастихином, ножом вонючим сельдяным!И, словно в малярии — хину, ты – кольцевой, овечий дымГлотала!Гордая Манита! Ты – страсть лакала из горла!Ты – сумасшествию открыта ветра назад уже была.Ты двери вышибала грудью, себя впечатывая в мир.И ты в больницу вышла – в люди – в халате, полном ярких дыр.И грозовая папироса, откуда конопляный дым,Плывет, гудит, чадит без спросу над тициановым седымПучком…А в гости к ней в палату приходит – заполночь всегда –Художник, маленький, патлатый, такой заросший, что – беда.О чем, безумные, болтают? О чем, счастливые, поют?Как любят… Как тревожно знают, что за могилой узнают…Манита и кудлатый Витя, два напроказивших мальца, –Курите, милые, глядите в костер бессонного лица!Тебя, художник, мордовали не до буранных лагерей –Твои собратья убивали веселых Божьих Матерей.Ты спирт ценил превыше жизни – за утешение его.Венеру мастихином счистил – под корень так косарь – жнитво.Нагая, плотная, живая – все запахи, весь снежный свет –Она лежала, оживая! И вот ее навеки нет.Зачем железному подряду ее трепещущая плотьИ скинутые прочь наряды, и локоть, теплый, как ломоть?!И, Витька, сумасшедший, Витя, ее счищая и скребя,Орал, рыдая: